Итак. Мы готовы.

Бенсон влезает в одномоторный буксировщик, и почти тут же взревывает мотор, хрипло и гулко в утренней тишине. Через несколько минут его самолет трогается с места, трос натягивается, и мы начинаем движение. Я подруливаю, поправляю элероны, пока буксировщик разгоняется, потом отпускаю джойстик, и планер взмывает в воздух.

– Полетели, детка! – кричу я Ане.

– Брунсвик контрольный, Дельта, Виктор, двигаемся на два-семь-ноль. – По радио раздается голос Бэнсона, но я не вслушиваюсь; мы поднимаемся все выше. Планер ведет себя прекрасно, а я наблюдаю за Аной: она крутит головой во все стороны, стараясь ничего не упустить. Жаль, не видно, как она улыбается!

Летим на запад, опережая восходящее солнце, вот уже пересекли оставшееся внизу шоссе I 95. Мне так нравится это спокойствие наверху, вдали от всего и вся, только я наедине с планером, ловлю восходящий поток… надо же, я ведь никогда не делился этими переживаниями ни с одним человеком! Воздух ясный и прозрачный, все так, как я и хотел… для себя и для Аны.

Смотрю на высотомер: мы почти достигли трех тысяч футов, летим вдоль берега со скоростью 105 узлов. Скрипучий голос Бэнсона по радио сообщает, что мы на трех тысячах футов, и можно отцепляться.

– Принято. Отцепляю, – отзываюсь я и нажимаю кнопку, отстегивающую мой конец троса. Буксировщик исчезает, а я закладываю некрутой вираж на юго-запад, по ветру. Ана хохочет во весь голос. Радуясь такой ее реакции, я продолжаю разворот, надеясь, что ближе к берегу мы найдем восходящий поток… или вот за теми бледно-розовыми кучевыми облаками, – может быть, там даже в эту рань получится подняться выше.

Внезапно, задумав веселое хулиганство, кричу Ане:

– Держись крепче!

А сам закладываю мертвую петлю. Ана взвизгивает и хватается за крышку кабины. Когда я снова выравниваю самолет, она хохочет. Это самая лучшая реакция, на которую только можно было рассчитывать, и я тоже невольно смеюсь.

– Хорошо, что я не завтракала! – кричит она.

– Да уж, в ретроспективе – хорошо! Я сейчас повторю!

В этот раз она держится за ремень и смотрит прямо вниз, когда мы оказываемся лицом к земле. Слышно лишь ее хихиканье и гул ветра.

– Красиво ведь? – кричу я.

– Да!

Знаю, что времени маловато, потоки тут неважные – но мне все равно. Ане весело… и мне тоже!

– Видишь перед собой ручку? Хватайся!

Она пытается повернуть голову, однако ремень натянут слишком крепко.

– Давай, Анастейша! Бери! – настаиваю я.

Мой джойстик шевелится, и я понимаю, что она взялась за ручку управления со своей стороны.

– Держи крепче. Ровнее! Видишь циферблат? Старайся, чтоб игла была четко в центре!

Летим по прямой, датчик поворота перпендикулярен крыше кабины.

– Умница!

Моя Ана. Ничего не боится. И я почему-то ужасно ею горжусь.

– Надо же, ты доверил мне управление! – кричит она.

– Вы удивитесь, что я вам еще доверю, мисс Стил! Теперь беру на себя.

Перехватив управление джойстиком, я разворачиваюсь назад, к летному полю, так как мы уже начинаем терять высоту. Кажется, смогу туда приземлиться. По радио предупреждаю Бэнсона и всех, слушающих эту частоту, о том, что мы будем садиться, а затем закладываю еще один вираж, чтобы опустить самолет пониже.

– Держись, малышка.

Снова ныряю вниз и выравниваю планер над посадочной полосой; трава под нами все ближе. Мы шумно плюхаемся на землю, я умудряюсь держать оба крыла ровно, и вот наконец самолет с грохотом останавливается у самого края посадочной полосы. Откидываю крышку кабины, отстегиваю ремни и вываливаюсь наружу.

Потягиваюсь, отцепляю парашют и улыбаюсь порозовевшей мисс Стил.

– Ну как? – отстегиваю ее от сиденья и освобождаю от парашюта.

– Это было потрясающе. Спасибо! – Глаза у нее сверкают от восторга.

– Сойдет за «большее»? – Только бы не выдать надежду в голосе.

– Еще как! – улыбается она, и я как будто вырастаю от ее слов.

– Идем. – Я протягиваю ей руку и помогаю выбраться из кабины. Сжимаю ее в объятиях и притягиваю к себе. Тело, в приливе адреналина, немедленно реагирует на мягкие округлости. Я моментально запускаю руки в ее волосы и запрокидываю ей голову – поцеловать. Глажу по спине, прижимаю к эрегированному члену, закрываю ей рот долгим, жадным, собственническим поцелуем.

Хочу ее! Здесь. Сейчас.

На траве.

Она поддается, гладит меня по волосам, тянет, накручивает пряди на пальцы, хочет большего, раскрывается мне навстречу, как цветок солнцу.

Я отстраняюсь – подышать, прийти в себя.

Не на поле же!

Бенсон с Тейлором неподалеку.

В глазах у нее светится мольба о большем.

Не смотри на меня так, Ана.

– Завтракать! – шепчу я, пока не успел сделать чего-нибудь, о чем пожалею. Беру ее за руку и веду к машине.

– А планер как же? – спрашивает она, поспешая следом.

– Его без нас заберут. – За это я и плачу Тейлору. – А мы едем завтракать. Пошли.

Она радостно мчится вслед за мной; надо же, такой оживленной ее еще не видел. Настроение Аны заразительно; я открываю перед ней дверцу машины, а сам непроизвольно, широченно улыбаюсь.

Из динамиков грохочут «Kings of Leon»; вывожу «мустанг» с поля по направлению к трассе I 95.

Мы едем по шоссе; у Аны пищит BlackBerry.

– Что это? – спрашиваю я.

– Напоминалка про таблетку, – тихо говорит она.

– Отлично, молодец. Терпеть не могу презервативы.

Кошусь на нее, а она вроде глаза закатывает… или нет?

– Мне понравилось, что ты представил меня Марку как свою девушку. – Ана меняет тему.

– А разве это не так?

– А разве так? Ты, кажется, хотел себе нижнюю?

– Хотел, Анастейша, хотел и хочу. Но я ведь тебе сказал, что тоже хочу большего.

– Я очень рада, что ты хочешь большего, – говорит она.

– Любой каприз, мисс Стил, – поддразниваю я, и мы подъезжаем к «Международному блинному дому» – любимой закусочной моего отца.

– Да ладно? – изумляется она.

Глушу мотор.

– Надеюсь, ты проголодалась.

– В жизни бы не подумала, что ты в таких местах ешь.

– Отец водил нас сюда, когда мама уезжала на медицинские конференции. – Мы усаживаемся в кабинку, лицом друг к другу. – Это был наш секрет.

Взяв меню, наблюдаю за Аной: она убирает прядь волос за ухо и разглядывает варианты блинных завтраков. Облизывается в предвкушении. А я вынужден сдерживаться.