Дениц уже собирался перейти к стоявшему рядом с фон Риттером бригаденфюреру Ширнеру, но барон неожиданно остановил его:

— Господин гросс-адмирал, позвольте спросить: сами вы уходить с нами не собираетесь? Ведь через два-три дня враги уже будут здесь, на базе.

— Не собираюсь, — вежливо, но твердо ответил Дениц.

— Да простит меня высокое собрание, но вам, гросс-адмирал, не стоит оставаться здесь. Враги не достойны того, чтобы видеть главнокомандующего кригсмарине в своем плену. Передавайте власть любому из адмиралов и поднимайте свой флаг на любой из субмарин центральной стаи.

Главком медленно, устало обвел взглядом всех присутствующих и по их реакции понял, что все они готовы посоветовать ему то же самое.

— Пусть с иностранцами разбираются политики, — прояснил их общую позицию Вилли Штауф. — Мы, конечно, воевали, однако объявляли им войну не мы.

— Поднимайтесь на борт субмарины и принимайте командование эскадрой, — поддержал его капитан цур зее Артур Каст, командовавший рейдерской стаей, которая вот уже целую неделю патрулировала вход в бухту и которая должна была оставаться здесь до тех пор, пока подводный проход в подземную базу не завалят взрывами и не превратят в еще одну из тайн рейха, тайн Второй мировой. — Насколько мне известно, никто не лишал и уже не сможет лишить вас титула «фюрер подводных лодок», которого вы удостоены фюрером Великогерманского рейха. Пусть наши враги узнают, что эскадра «Фюрер-конвоя» ушла под флагом «фюрера подводных лодок», то есть самого гросс-адмирала Деница.

Прежде чем как-то отреагировать на его слова, Дениц едва заметно повернул голову в сторону Скорцени и скосил на него глаза. Обер-диверсант, тоже пытаясь не привлекать внимания собравшихся, едва заметно покачал головой: «Нет!»

— Не провоцируйте меня, Каст, — тотчас же отреагировал гросс-адмирал. — Мне и так нелегко принимать решение о том, чтобы оставаться здесь, томя себя мыслями о неминуемой капитуляции и неминуемом пленении. Но кто-то же должен решать судьбу флота и бывших моряков, отстаивая их интересы во время и после капитуляции.

Только теперь он подошел к начальнику секретного Арктического учебного центра, располагавшегося теперь где-то в Австрии в районе ледовых вершин Кицбюэльских Альп. Именно там неделю назад завершил свою подготовку последний набор арктических стрелков, которых в суровых условиях ледовых альпийских склонов и перевалов готовили для охраны Рейх-Атлантиды.

— Сколько своих арктических стрелков вы погрузили на субмарины, на сей раз, бригаденфюрер Ширнер?

— Двести пятьдесят семь, господин гросс-адмирал. Сорок из них составили усиленный взвод арктических амазонок, набранных в основном из альпийских баварок. Еще сто двадцать арктических стрелков готовы усилить охрану вашей ставки во Фленсбурге. Этот отряд сформирован уже из наших бывших выпускников, которые успели побывать в боях в районе Шведта под командованием оберштурмбаннфюрера Скорцени. Они прекрасно обучены и готовы составить основу вашей «наполеоновской старой гвардии».

— Сохранить бы этих парней.

— Зачем? — не задумываясь спросил руководитель школы арктических стрелков. Они созданы и обучены, чтобы сражаться и умирать.

Гросс-адмирал с грустью взглянул на него, пошевелил челюстями, пытаясь что-то ответить, но так и не ответил.

Он уже направился к своему столу, чтобы завершить сцену прощания коротким напутственным словом, однако его остановил негромкий голос Скорцени:

— Капитан-лейтенант Штанге.

Дениц остановился и обратил внимание, что по ту сторону стола, рядом с начальником базы и начальником ее службы безопасности стоит Ральф Штанге, которого они недавно отозвали из Латинской Америки.

— И что?… — спросил он обер-диверсанта, не поворачивая головы.

— Две резервные субмарины «Фюрер-конвоя» и две — охраны. Стая-призрак. Резерв фюрера. И повышение в чине.

— Да-да, конечно, вспомнил. Подготовлена к походу и четвертая стая, которая получила наименование стая-призрак. Командовать этой стаей приказываю вам, Ральф Штанге. Отдавая этот приказ, я одновременно, по представлению коменданта базы «Латинос» и военного губернатора Германской Патагонии, присваиваю вам чин корветтен-капитана.

— Благодарю за оказанную честь, господин гросс-адмирал!

— Как вы уже слышали, под вашим командованием будет находиться четыре субмарины. Две из них — из «Фюрер-конвоя». Отход стаи-призрака отложен до особого приказа, она объявлена личным резервом фюрера. И уходить из «Нордберга» она будет только по приказу фюрера. Только по его личному приказу.

— Но, господин гросс-адмирал, ходят слухи, что фюрер погиб, — несмело как-то напомнил вице-адмирал фон Готт. — Или я что-то не так понял?

Гросс-адмирал беспомощно оглянулся на Скорцени. Тот великодушно ухмыльнулся.

— Вы все не так поняли, вице-адмирал, — пророкотал он своим лавинным басом. — И вообще, кто вам сказал, что фюрер умер? Кто вам мог сказать такое?! Фюрер жив! Фюрер с нами! И никаких псалмопении по этому поводу, никаких псалмопении!

Присутствующие растерянно переглянулись, после чего наступило неловкое, тягостное молчание.

— Прошу прощения, высокое собрание, но, в таком случае я хотел бы ясности, — первым опомнился барон фон Риттер. — Так все же — фюрер жив или добровольно ушел от нас, как сообщило нам и всему миру правительственное радио?

— В том-то и дело, что оно сообщало это не нам, а всему миру.

— А телеграмма Бормана и назначение вас, господин гросс-адмирал, главой государства? — не унимался Полярный Барон.

— Но не фюрером же! И потом, что такое телеграмма? — пожал плечами Дениц и вновь вопросительно взглянул на Скорцени, подчеркивая этим, что все вопросы следует адресовать агенту фюрера по особым поручениям, а не ему.

Скорцени сделал два шага вперед, предстал перед строем низкорослых подводников и, покачиваясь на носках, почти насмешливо оглядел их. Он не скрывал, что поражается их наивности, их непониманию ситуации.

— Надеюсь, нет необходимости напоминать вам, господа, что отвечать за безопасность операции «База-211», как и за безопасность Рейх-Атлантиды, фюрер поручил мне. Именно мне. И никаких псалмопении по этому поводу, никаких псалмопении! — рявкнул он так, что, казалось, ударная волна его взрывного, громыхающего голоса способна была разнести стены этого подземного сооружения.

Командиры стай опять молча угрюмо переглянулись. Они все еще плохо были знакомы с обер-диверсантом рейха и еще только привыкали к манере его поведения и особенно к манере его речи.

— Никто и не сомневается в ваших полномочиях, господин оберштурмбаннфюрер, — как можно спокойнее и убедительнее проговорил Теодор фон Готт. — Но, покидая берега Германии, причем, покидая их, возможно, навсегда, — мы хотим знать, что нам говорят правду. Ту правду, на которую мы имеем право и которую мы заслужили своей борьбой и преданностью фюреру.