этот символический образ в реальный план: реки вышли из берегов благодаря огромному числу воинов, собравшихся на небольшом пространстве.

Наряду с метафорическим изображением природы, в Сказании встречаются и чисто реалистические картины, создающие зрительный образ вполне реального пейзажа. Эти места в памятнике проникнуты глубоким чувством, мягкостью и лиризмом. Таково, например, описание утра в день битвы: «Приспевшу же, месяца септевриа в 8 день, великому празднику рожеству святыа богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу…» Или картина ночи накануне боя: «Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи. Бысть же в ту нощ теплота велика и тихо вельми, и мраци роении явишася…»

Наблюдая над спецификой изображения природы в древнерусских литературных памятниках, Д. С. Лихачев пришел к такому выводу: «Она (природа. — Л. Д.) вступает в древнерусские литературные произведения только тогда, когда она теснейшим образом связана с судьбою действующих лиц повествования, когда она оказывает на них влияние, когда она проявляется в действии: в грозе, в буре, в разливах рек, в засухе, в затмениях солнца, в явлениях комет, в темноте ночи, мешающей сражающимся, в жаре, истомляющей воинов, и т. д. и т. п.

В древнерусских произведениях нет описаний бездействующей природы, нет статического литературного пейзажа, служащего фоном для повествования. В тех немногих случаях, когда природа присутствует в древнерусских произведениях, — описываются только ее изменения, ее влияние на человека, она включена в самый ход повествования»[750].

Именно в таком плане изображена природа и в Сказании о Мамаевом побоище. Она выступает в нем главным образом как активная, действенная сила, принимающая непосредственное участие в делах людей, в исторических событиях. Но вместе с тем в Сказании уже начинает намечаться и стремление дать чисто описательные картины природы. Таковы картины вечера накануне боя и утра в день битвы..

Глубокой лиричностью и художественностью проникнуты все те места памятника, которые посвящены русским воинам.

При описании русского войска автор пользуется традиционными формулами воинских повестей, эпитетами, метафорами и сравнениями, взятыми из народной поэзии. Используя эти изобразительные средства, он создает яркую картину отваги, мужества и силы. Изображение боя также дается в традиционных формулах воинских повестей: «И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху. Не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася. Из них же выступали кровавый зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко немощно бе сего гръкого часа зрети никако же и сего грознаго побоища».

Наряду с формулами воинских повестей автор привлекает и средства народно-эпической поэзии, чтобы ярче и красочнее обрисовать бой: «Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть. Богатыри же русскыа и воеводы и удалыа люди, аки древа дубрайнаа клонятся на землю, под коньскка копыта». «И обратишася поганий и даша плещи и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта».

В последней цитате мы видим соединение формулы воинской повести «даша плещи и побегоша» с образами народной эпической поэзии — сравнение битвы с земледельческими работами, и вместе с тем в это соединение проникает и элемент риторики — упоминается сила святого духа и помощь святых мучеников.

Можем ли мы считать слабостью, художественной беспомощностью Обращение средневекового автора к постоянным приемам, к одним и тем же словесным образам в своем творчестве? Разумеется, нет. А. С. Орлов, анализируя постоянные формулы древнерусских воинских повестей, писал: «Однообразное повторение и незначительность видоизменения повествовательного шаблона не может, однако, свидетельствовать о скудости поэтического творчества в древней письменности»[751]. В этом отразился определенный этап художественного мышления. Формулы, общие места, выработанные в результате длительной письменной практики, наиболее ярко и образно выражали обобщенное представление о том или ином явлении. «Господствующие в средневековой русской литературе постоянные метафоры — символы подчеркивают не индивидуальное восприятие объекта автором, а тот общий подход, общую оценку, которая была свойственна определенным социальным слоям в данный исторический момент и которая опиралась на их мировоззрение, чем и упрочивалось постоянство образа»[752].

Использование автором средневекового литературного памятника постоянных формул в своем произведении было явлением традиционным, но чем талантливее и оригинальнее был автор, тем свободнее он обращался с этими формулами и общими местами, тем больше он вносил в них от себя, переосмыслял их по-своему. В этом заключалось его новаторство. На высшей ступени в этом отношении стоит такой памятник древнерусской литературы, как Слово о полку Игореве. Достаточно напомнить ставший своего рода классическим пример оригинального переосмысления автором Слова традиционного трафарета воинских повестей «стрелы летяху, аки дождь» в «итти дождю стрелами».

Автор Сказания о Мамаевом побоище, разумеется не с таким талантом и силой, как автор Слова о полку Игореве, но тоже творчески осмысляет и передает формулы воинских повестей в памятнике.

Прежде всего это обнаруживается, как мы уже видели, в соединении воинских формул с фольклорными образами и с элементами риторики. В рассказе о выезде из дубравы засадного полка сравнение, взятое из народно-эпического творчества, ставится рядом со сравнением риторическим, причем второй, библейский образ здесь тоже принимает эпическую фольклорную окраску: «Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, па ту великую силу татарскую. А стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем. Бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша».

В традиционную воинскую формулу автор вносит несколько своих слов, которые переключают это традиционное описание в план конкретного рассказа именно о данном событии. Так, словами формулы он говорит о тесноте во время боя — это общее место, но прибавив к нему: «яко немощно бе вместитися на том поле Куликове — бе место то тесно межу Доном, и Мечею», он тем самым придает этому общему месту совершенно иное звучание.

Подобного же типа переосмысление образа, взятого из народно поэтической символики, перевод его в реалистический план мы находим и во фразе, где говорится о том, что на Куликовом поле реки выступили из берегов. Таким же ярким примером творческого использования традиционных поэтических образов является и рассказ о плачущей земле.

Но даже и в тех случаях, когда мы в авторском тексте