Вернее, скажем так, Ингрид хотела славы. Она больше не желала просто быть чьей-то женой, она больше не желала разделить судьбу своей матери. Она хотела, чтобы говорили о ней, а не о ком-то еще и чтобы на встречах именно она была главной в списке.

Конечно, бизнесмена было жаль. От него она могла получить много пользы, но ведь оставалась квартира, оставались продюсеры, наработанные связи. Даже отснятый материал для клипа и права на одну песню. Но все это вскоре стало неважным, потому что Ингрид встретила Готье.

* * *

Их отношения продолжались уже больше года, и иногда Ингрид задумывалась над тем, какого рода это были отношения, и были ли это вообще отношения. Что-то было, это безусловно, это неоспоримо. Были нелепо короткие ночи, были поразительно длинные дни, когда она ждала его. Она, которая вообще никого никогда не ждала и которая терпеть не могла никакие рамки и ограничения. Были короткие моменты странного, необъяснимого счастья, такого сильного, что она чувствовала, что может от него умереть.

— Что ты, сумасшедшая? Как можно умереть от счастья? Чудовищно и банально, знаешь. Как «слиться в поцелуе на фоне заката, когда теплые океанские волны лижут песок». Ты пробовала когда-нибудь лизать песок? — смеялся Готье, запутывая руками ее длинные волосы.

— Ты хуже жвачки, которая прилипает, — после тебя волосы вообще невозможно расчесать.

— Самые солнечные волосы в мире, — говорил он, с сожалением убирая пальцы. Он их любил, говорил, что таких сияющих рыжих волос просто не бывает и что за них он готов поставить памятник какому-нибудь Менделееву — за создание науки химии, которая дала миру такие прекрасные красители.

— Это мой натуральный цвет, — возмущалась Ингрид. Хотя, конечно, это были специальные составы, ее мать присылала ей из Германии. Натуральный цвет! Самое сложное в работе «красивой женщины» — выглядеть натурально. От Ингрид и в самом деле падали в обморок все мужчины — от двадцатилетних до семидесятилетних. Но не Готье. Он любил ее волосы, однако это совершенно ничего не меняло. Ингрид была совершенно уверена в том, что он ее не любит. Он вообще никого не любил. Никого и ничего, кроме своих безумных снов, мыслей, в которые проваливался, как в параллельную реальность. Он ценил только мир звуков, от которого действительно был без ума.

Это-то и было самым сложным — смириться с тем, что, как бы ты ни старалась и каких бы успехов ни добилась, ты остаешься номером «два», что совершенно Ингрид не устраивало. Она пыталась бороться. Безуспешно старалась вызывать в нем ревность, приводила ухажеров, тех же продюсеров, показывала свою значимость, кричала и требовала, когда не оставалось терпения, но Готье было все равно.

— Иня, мне плевать, с кем ты таскаешься. Мне даже плевать, если ты спишь с ними. Мне даже плевать, спишь ты со мной или нет. Ты взрослый человек и можешь делать все, что хочешь, — говорил он, пожимая плечами.

— Ты только делаешь вид, что так думаешь! — кричала Ингрид, но в глубине души больше всего боялась, что он говорит всерьез. Он был странный, этот мужчина. Он был устроен совершенно по-другому, не как все. Ему никто не был нужен, а с таким недостатком очень трудно мириться.

Ему и успех не был особенно нужен. Когда они познакомились, Готье сидел на чьей-то кухне и наигрывал какие-то мелодии на гитаре. Его длинные пальцы легко и свободно летали по грифу гитары, так, словно бы жили своей собственной жизнью, а сам Готье в этот момент думал о чем-то о своем.

Ингрид присела на корточки рядом с ним, чего он даже, кажется, не заметил, и стала слушать. Мелодия, которую он наигрывал, была чистой, наполненной, практически готовой.

— Слушай, это неплохо! — хмыкнула Ингрид. В то время ее только-только оставил невесть куда скрывшийся спонсор-бизнесмен. — Совсем неплохо.

— Спасибо эльфам, — кивнул Готье и продолжил наигрывать.

Ингрид подождала, когда он закончит, но он даже, кажется, не отдавал себе отчет, что кто-то сидит и чего-то ждет от него.

— А можешь спеть что-нибудь? — спросила она, когда возникла небольшая пауза в его безостановочном гитарном монологе.

Он повернулся к ней, и тогда она впервые увидела его глаза — зеленые, неяркие, скорее цвета морских водорослей. Он посмотрел на нее, чуть подергал бровями и улыбнулся.

— Воля эльфов — закон! — И запел.

Что же это было? Кажется, «Лунная радуга». Голос оказался тоже чистым и наполненным, было видно, что человек пел, и пел много. Песня кончилась, а Ингрид уже потерялась в этих странных переливах.

— А есть записи?

— А зачем? — пожал плечами Готье. И в этом был весь он. Он никогда не понимал: зачем? Записывать альбомы, пытаться пробиться на радио, кланяться в ноги продюсерам, раздавать диски всем направо и налево. Путь на сцену был тернист, требовалось звериное упорство, волчьи клыки, гуттаперчевая совесть. Все это Ингрид поняла, когда записывала клип, разговаривала со всеми этими маслеными, улыбчивыми людьми, ощупывающими ее глазами.

— Ну а зачем ты поешь? Ты сам пишешь?

— Сам.

— А зачем?

— Чтобы было. — Он пожал плечами, отложил гитару и вышел.

Готье не любил разговоров. Сколько раз потом, когда Ингрид в изнеможении забрасывала его аргументами — неопровержимыми, достоверными, — он просто вставал и уходил. Бросал что-то типа «Иня, не будь букой» — и уходил. Никаких сил!

Как и почему они остались вместе, было для нее вообще тайной за семью печатями. В тот день он не обращал на нее никакого внимания и не реагировал ни на одну из ее штучек, просто смотрел своими большими, немного затуманенными, отстраненными зелеными глазами и улыбался. Она старалась, она хотела его впечатлить. Длинный и несуразный, совершенно неправильный — он не курил, не пил, морщился, когда кто-то матерился и был демонстративно «зеленым», природным. Он не хотел ничего того, что было принято хотеть. Он хотел, чтобы люди перестали ездить на машинах, а снова стали бы ездить на лошадях. Ей было нечем его поразить. К концу вечера она выпила больше, чем нужно, так как никакого самообладания не осталось. Она уже решила, что уедет с вечеринки с другим. Она была слишком хороша для слез и не собиралась терять самооценку. Лучший способ поправить здоровье — мужские комплименты и мужские объятия.

Поздно вечером, когда ничего спиртного уже не осталось (текила кончилась, и даже соль, и лимон), Готье вдруг встал и подошел к ней.

— Хочешь, я поеду с тобой? — спросил он.

Ингрид опешила. Буквально распахнула глаза и рот от удивления, лихорадочно соображая, как отреагировать на такое. Хочет ли она? Сказать по правде, очень! Почему? Черт его знает. Но ведь не скажешь же так просто — да, поехали, я тебе отдамся. Так же не делается, верно?

— Тебе что, негде переночевать? — Это было единственное, что пришло ей в голову.

Готье замер, непонимание отразилось в его красивых глазах. Он облизнул губы, помедлил, потом покачал головой.