ржали. Ленка ушла под ручку с Татарином, демонстративно виляя тощим задом, Костыль тоже куда-то слинял, да и остальной народ начал понемногу расходиться. Красные цифры на часовом табло — такие имелись на всех этажах Башни — неумолимо сменяли друг друга, приближая время комендантского часа. А, значит, скоро здесь появится охрана в поисках очередных нарушителей.

— Давайте, парни, уже надо двигать, — Кир дёрнул Лёху за рукав.

Тот в ответ только заржал, и круглое лицо его сморщилось в смешную мятую гармошку.

Может, я зря паникую, думал Кир. Вон ребятам-то ничего. Сидят под кайфом, тащатся. Наверно, у Лазаря и правда грипп, как Вовка сказал. Если и библиотекарша кашляла сегодня. Библиотекарша уж сто процентов холодок не принимает.

Он продолжал и дальше убаюкивать и успокаивать себя, но какая-то смутная тревога не отпускала, царапала острыми коготками и неприятно холодила душу.

Глава 6

Глава 6. Павел

Когда Павел Григорьевич вернулся домой, Ника уже спала, свернувшись калачиком в углу дивана. Тускло горела лампа на журнальном столике, отражаясь в окне, что выходило на террасу. Рядом на полу валялась раскрытая книга.

«Вот опять, — нахмурился Павел. — Сколько можно говорить, что с книгами так нельзя. Ведь не маленькая уже, должна понимать».

Трепетное отношение к книгам Павлу досталось от отца-коллекционера. Это был раритет похлеще Борькиной деревянной мебели — бумажных книг было мало изначально. Первое поколение людей, то самое, которое ещё помнило, что это такое — земная твердь под ногами, и которое решало, что брать с собой в их Ноев Ковчег, сделало выбор не в пользу бумажной книги. Гораздо легче было закачать шедевры мировой литературы, да и не шедевры тоже, на электронные носители, чем организовывать библиотеки, занимая под них драгоценные квадратные метры.

Но за сто лет электронные носители износились, запасы сырья для их производства иссякли, и люди опять вернулись к книгам. Только бумагу заменил тонкий пластик — благо недостатка в нём не было.

Планшеты и компьютеры ещё оставались, но их становилось всё меньше, зато почти на всех этажах снова появились библиотеки — книги, пусть и пластиковые, спасали людей от безделья. А для некоторых, таких как Ника, были настоящим окном в другой мир.

Павел с нежностью посмотрел на спящую дочь.

В будни, когда Ника была в интернате, Павел особо не рвался домой. Огромная квартира, по-прежнему красивая, несмотря на упадок, в который со временем всё больше и больше приходили вещи, давила на Павла. В некоторые комнаты он предпочитал не заглядывать, словно боялся столкнуться с обитающими там призраками прошлого. Иногда ему казалось, что в этих комнатах: несостоявшейся детской, гостевой, маленькой оранжерее, которую так любила Лиза, и прочих, царит тлен, завешанный тягучей паутиной смертельно-серой пыли. Конечно, это было не так. Горничная, приходившая с утра каждый день, всё тщательно прибирала, стараясь, однако ничего нигде не трогать и не переставлять местами — помнила, что он любит, чтобы всё оставалось так, как было при жене. Как раньше.

Впрочем, так, как раньше, уже давно не было. После смерти Лизы в их квартире поселилась пустота: гулкая, холодная, глубокая. Она глядела на Павла голодными глазами и ждала. Ждала своего часа. Находиться рядом с этой пустотой подчас не было сил. Оттого и засиживался он допоздна в своём «Орлином гнезде» или мотался до одури по объектам, разбросанным по всем этажам Башни, не жалея ни себя, ни других.

Оживала квартира лишь по выходным, да во время школьных каникул, когда дочь появлялась дома, одна или с друзьями. Их громкие голоса, их смех, их юность — сильная, бьющая через край — гнали пустоту прочь, заполняли сверкающим весельем все эти мёртвые комнаты, коридоры, закоулки, вдыхая жизнь в то, что, казалось, давным-давно умерло. И тогда Павел понимал, ради чего нужно жить. И спешил домой, к своей рыжей девочке. По пятницам старался пораньше закончить дела, торопился сам и торопил других и всё равно не успевал. Частенько поднимался с нижних ярусов Башни последним грузовым лифтом. А когда входил в квартиру, заставал дочь уже спящей. Всегда на одном и том же месте: вот на этом самом диване в углу, с которого хорошо просматривался коридор и входная дверь. Даже будучи совсем маленькой, Ника упорно ждала отца, тараща в темноту глазёнки, пока усталость и напряжение прожитого дня не брали своё, и девочка не засыпала, свернувшись клубочком, по-детски поджав под себя ноги. Павел осторожно брал дочку на руки и относил в спальню. Старался не разбудить, но всё равно будил, и Ника, обхватив отца за шею жаркими ручонками и пребывая где-то на грани бодрствования и сна, горячо шептала, повторяя, видимо, сказанные кем-то слова: «папочка мой бедненький, одни мы с тобой на белом свете остались».

Павел горько усмехнулся: давно это было, а как будто вчера. Он смотрел на спящую дочь: ещё такую маленькую и вместе с тем уже такую взрослую. Рыжая прядка, выбившись из небрежно затянутого хвостика, падала Нике на глаза, закрывала пол-лица. «Как же всё-таки она похожа на Лизу», — думал Павел. И чем старше становилась дочь, тем отчётливее и резче проявлялось это сходство: в голосе, в движениях, в повороте головы, даже в этом непокорном локоне — во всём.

Павел вздохнул. Что-то он некстати сегодня у Бориса вспомнил про Анну. Но — ему казалось, он не ошибся — он действительно её видел наверху. Анна, как триггер, запустила воспоминания, всё то, что он так старательно прятал от самого себя все эти годы.

Разве тогда, почти четырнадцать лет назад, мог кто-нибудь из них сказать, что всё так повернётся?

Им — ему, Борьке, Анне — только-только стукнуло по тридцать, и несмотря на молодость, их жизненные перспективы были блестящими. Анна работала заведующей родильного отделения в лучшей больнице на одном из облачных уровней Башни, а их с Борькой внезапно обоих выдвинули в Совет. Хотя нет, конечно, не внезапно. Каждый из них шёл к этому своим путём, верно и упорно. Так что, хоть успех и кружил голову, но был закономерным и естественным. Кто же, если не они!

Борька волочился за Анной. Та то благосклонно принимала его знаки внимания, то отвергала, но Борис не унывал и — Павел это знал — не намерен был так просто сдаться.

А у него, у Павла, были Ника и Лиза. Два рыжих, зацелованных солнышком лисёнка. Трёхлетняя Ника бегала, громко хохоча и топая крепкими ножками по полу их новой квартиры — огромной квартиры на самом-самом