Оторвавшись наконец от единой Церкви, вальденсы, как и всякая другая секта, стали ярыми антикатоликами. Начав с отстаивания права проповедника говорить с людьми на улицах, они перешли к отрицанию посвящения в духовный сан и стали утверждать, что каждый «добрый человек» имеет право выслушать другого и дать ему отпущение грехов. Они отрицали церковные обряды, а крещению, например, и вовсе придали иной смысл. Они отреклись от веры в чистилище, в чудеса, в молитвы святым, в посты и воздержание. Они считали, что в любом случае надо говорить только правду, и отрицали любые клятвы. В обществе, основанном на бесконечных клятвах верности – феодалам и Церкви, – такие вещи казались призывами к анархии. Вот что пишет об этом мистер Никерсон:

«Запретить даже «белую ложь» довольно безобидно, хотя в чрезвычайных обстоятельствах это принимает характер импоссибилизма и эксцентричности, чего Католическая церковь всегда избегала».[29]

У нас немного информации об их религиозных церемониях. Но, судя по Бернару Гуи, их службы состояли, в основном, из чтения отрывков из Святого писания и других священных книг, из определенных обрядов, молитв Господу, которые они в конце нередко повторяли по восемьдесят и сто раз.[30]

Враги обвиняли вальденсов, как и большинство современных им еретических сект, в полной сексуальной распущенности. Однако к таким утверждениям не стоит относиться слишком серьезно. Поначалу может показаться, что их отличало чрезмерное благочестие и строгая приверженность к нищете и к правилам, которые они сами для себя установили. Инквизитор дошел до того, что сказал, будто их можно было отличить:

«…по их обычаям и речи, потому что они скромны и их легко менять. Они не гордятся своей одеждой, которую нельзя назвать ни богатой, ни оборванной. Они не занимаются торговлей, чтобы избежать лжи, клятв и обмана, а живут своим трудом, работая учителями и камнетесами. Они не накапливают богатства и довольствуются необходимым. Они сдержанны в еде мяса и питье. Они не ходят в таверны, на танцы или на ярмарки. Они не поддаются гневу. Они постоянно работают, учат и учатся сами и молятся, только немного. Их отличает сдержанная, правильная речь, они избегают непристойностей, ругательств, лжи и клятв».[31]

Конечно же, было бы очень просто преувеличить контраст между простыми добродетелями новой еретической секты, с рвением выполняющей великую миссию реформы, и общей деградацией католицизма. Постоянная угроза понтификов указывает на широкое распространение симонии[32] и на аморальность множества священнослужителей. Однако все же необходимо с опаской относиться к осуждению всех этих вещей враждебно настроенными критиками, среди которых можно назвать и реформатора Сен-Бернара. В святости Церкви было все еще много прекрасного, привнесенного в нее Сент-Норбертом, святым Фомой Кентерберийским, святым Франциском, святым Домиником, Сент-Ансельмом, святой Елизаветой Венгерской и Сен-Клером. В Церкви было еще много энергии, жажды деятельности, которая смогла породить цистерцианцев, premonstratensian canons, a также монахов-августинцев. Однако даже если это так, то в нижеприведенном предположении Турбервиля немало правды:

«Возможно, не будет преувеличением сказать, что явная опасность вальденсов лежит в их блистательной силе духа, что позволило им взять на себя апостольские функции, забыв о законной власти.[33]

А вообще-то, самое интересное в вальденсах – это выяснить, отчего же они стали еретиками. Интересно заметить, что Пьер Вальдо со своей добровольной приверженностью к нищете и проповедованию на улицах с нетерпением ждал некоторых реформ от Францисканского и Доминиканского орденов; что за те четырнадцать лет, когда он со своими последователями не враждовал с Церковью, Папа благословил стремление вальденсов к нищете, благословил на Латеранском церковном соборе 1179 года, и что проповедовать по-своему им, видимо, позволял епископ. Но несмотря на это, через пять лет они были отлучены от Церкви; в 1198 году Педро Арагонский угрожал им смертной казнью; в 1212-м многие из них были сожжены в Страсбурге разъяренной толпой. Лионские Бедняки стали изгоями; Ассизские Бедняки и Сторожевые псы Господа стали наиболее могущественными реформаторскими силами христианства.

Мы полагаем, что основное различие между ними было в том, что святой Франциск знал, как надо повиноваться, а Вальдо – нет. Святой Франциск основал свой орден на тройственной клятве верности нищете, целомудренности и повиновении. Вальдо повиновение не признавал и, как и многие его последователи, утверждал, что им руководит сознание и что он предпочитает следовать за Господом, а не за человеком. Разумеется, в основе этой доктрины лежит отрицание католических традиций, самой идеи Святой Церкви как стражницы Веры, всему учению святых апостолов. Откуда, вопрошает Монета, получили свои ордена Лионские Бедняки? От самого Вальдо. А кто посвятил Вальдо в духовный сан? Никто. Вальдо «возвеличил себя до сана архиепископа, в результате чего стал Антихристом, выступавшим против Христа и его Церкви».[34] Вальдо, писал другой летописец, Ричард Клюнийский, «очень гордился собой, но, будучи человеком малообразованным, решил взять на себя роль апостолов».[35]

Сила подобного обоснования может нравиться или не нравиться читателю. Впрочем, если он хочет понять вопрос средневековых ересей и действия тех, кто старался подавить их, то ему следует постараться понять, что в Средние века логика Монеты и Ричарда была абсолютно непостижимой. Признавая, что в Церкви было много злоупотреблений (нередко грубых), что может оправдать человека, недовольного злоупотреблениями самой системы? Вам не найти более яростного антиклерикала, чем Сен-Бернар, если только в это понятие не входит ничего, кроме осуждения церковных злоупотреблений. Сам Сен-Бернар относился к подобным вещам именно как к злоупотреблениям, марающим непорочность священников. Зато Вальдо вообще отрицал необходимость священников. Сен-Бернар был рефоматором, Вальдо – схизматиком.

Ересь, которая впоследствии была названа альбигойской (по названию городка Альби в Лангедоке – одном из ее сильнейших форпостов), начала просачиваться в Европу из Восточной империи в начале XI века. О происхождении этой секты существует множество противоречивых гипотез: некоторые историки утверждают, что она является продолжением манихейства в языческой империи, другие придерживаются того мнения, что это дуалистическая секта, явно отличающаяся от манихейства. Нам важно отметить, что дуализм был важной чертой философии альбигойцев и что почти все современные писатели рассматривали ее именно как продолжение манихейства. Рожер Шалонский и аббат Гюйбер из Ноджента в XI веке, Церковный собор в Реймсе 1157 года, Монета Кремонский, Люк Тюийский, Стефан Бурбонский и Иннокентий III в XIII веке, а также Бернар Гуи относятся к альбигойцам просто как к современным манихеям.[36] А святой Фома Аквинский, обедая как-то раз при дворе доброго короля Луи, серьезно заявил во всеуслышание, когда общий разговор затих: «У меня есть заключительный аргумент против манихеев – conclusum est contra Manichaeos». Возможно, замечает Генри Адамс, обеденный стол в те времена (как, впрочем, и в нынешние) служил для того, чтобы в привычные разговоры об охоте и гончих собаках неожиданно вставлять теологические замечания. Как бы там ни было, ни у кого не возникло необходимости поинтересоваться у великого доктора тем, кто такие манихеи.