легко начать повторяться, сбиться на журналистику или так называемый междусобойчик. И я сам всё сильнее чувствую, что мне трудно достоверно писать о сегодняшнем. Я остался в середине – конце 90-х годов, в типажах, ситуациях, сленге того времени. Но вспоминать о том, что было десять лет назад, уже не хочется. Написать о том, что сейчас происходит, какие сегодня люди, какая атмосфера, так, чтобы это меня удовлетворило самого, я считаю для себя теперь главной задачей». Таким образом, «новый реалист» рискует стать узким специалистом в литературе, к примеру, иллюстратором-историографом России девяностых годов. Совершенно закономерно в этой связи возникает вопрос, которым задается Сергей Беляков («Дракон в лабиринте: к тупику нового реализма», «Урал», № 10, 2003): будут ли Сенчина читать лет через двадцать – тридцать? И сам же на него отвечает: «Честно говоря, сомневаюсь. Разве что этнографы. Для них проза Сенчина станет отличным источником. Даже среди новых реалистов Сенчин выделяется вниманием к деталям, интересом к бытописательству».

Здесь нет желания подробно останавливаться на «новом реализме», доказывать, был они или нет и с чем его едят. Уже много копий было сломано на этот счет, да и сам Сенчин кое-что сказал о нем в одноименном рассказе. В рассказе «Новый реализм» издатель пригласила Романа Валерьевича, у которого был «яркий дебют», на встречу с зарубежными читателями в московской квартире. Спрашивали о мрачности жизни в России, о его творческом методе, «новом реализме» – всё как обычно. Автор-герой заявил, что его внимание привлекает то, что обычно обходят стороной: «нереализованность идей, мечтаний», череда мелких неприятностей, из которых состоит жизнь. Героя он старается показать без утайки, в том числе тот его внутренний гной, неспособность подняться над собой, о чем много в свое время писал еще Чехов. Отсюда, по мнению Романа, «возникает ощущение мрачности» его произведений.

Можно вообще открыть статью отца Сергия Булгакова «Чехов как мыслитель», и все ее основные тезисы будут применимы к Сенчину. Это касается и вопросов «не о силе человека, а об его бессилии, не о подвигах героизма, а о могуществе пошлости, не о напряжениях и подъемах человеческого духа, а об его загнивающих низинах и болотах». И о «нравственной слабости, бессилии добра в душе среднего человека», который гнется без борьбы. Лень и пошлость вытравливают всё самое сокровенное, все надежды и мечты. Поэтому человеку остается лишь страдать о своей нереализованности.

В своей статье Булгаков приводит слова Иванова из одноименной пьесы Чехова: «Выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше». Жизнь, которая постепенно начинает укладываться в шаблон, детерминирует человека, вписывает его в галерею серых заурядных личностей, также интересует Сенчина.

Отсутствие героического, которое подмечает Сергий Булгаков у персонажей Чехова, также является характеризующим признаком героев Сенчина, который представляет современные инкарнации Ионычей – бескрылых, не способных воплотить в жизнь свои мечты и идеалы.

Критик Лев Данилкин со своей высоты дал вообще предельно простой диагноз: сенчинские рассказы (имелся в виду сборник «День без числа») – «просто бытовые эпизоды, будни люмпенов, в чьи двери постучался капитализм». Эти «люмпены»-отверженные, по мнению критика, на обочине жизни, они обречены, но при этом не понимают, что «правда никому не нужна, что их бросили всерьез».

«Капитализм порождает сюжет довольно мрачный и, наверное, даже беспросветный. Странный капитализм, в котором мы живем, без нормальных капиталистов», – говорит сам Роман в одном из интервью. (http://www.krsk.aif.ru/culture/na_zlobu_dna_pisatel_roman_senchin_o_zatoplennii_sel_o_vlasti_i_podvige). В рецензии на фильм Василия Сигарева «Страна ОЗ» он пишет: «Подобных Лен очень много нынче. Впрочем, их наверняка всегда было много, но раньше они были не так заметны. Лет тридцать назад их судьбы всё же более или менее устраивались – получали так называемые рабочие профессии, затем квартирки или комнаты в общежитиях, их принимали на фабрики, заводы, где не надо было думать за станком, выполняя однообразные операции; находили мужей из таких же “простых”… Теперь же они бродят по непонятному, сложному миру, пытаясь куда-нибудь приткнуться» (http://svpressa.ru/culture/article/139583). Люди, выброшенные из привычного строя жизни, блуждающие по ней в бессмысленном движении, особенно часто становятся объектами сенчинского внимания.

Но вернемся к рассказу. Словосочетание «новый реализм», которое стало термином, было услышано Романом Валерьевичем на скромной литтусовке. Он уловил фразу, которая его поразила: что именно «новый реализм способен спасти русскую литературу». Так получилось, что через эту подловленную фразу он стал «основателем нового литературного течения». Вернувшись домой с фуршета, на боевом раздражении написал статью «Новый реализм – литература нового века» (настоящее название статьи: «Новый реализм – направление нового века» http://www.ijp.ru/razd/pr.php?failp=00104600067). Вскоре в «Новом мире» появился манифест Сергея Шаргунова «Отрицание траура», о котором еще пойдет речь.

В рассказе герой Сенчина так растолковывал собравшимся дамам смысл течения: «Это не какая-то группа писателей. У нас нет правил, четкой программы. Но нельзя не согласиться, что на стыке девяностых и нулевых годов, то есть на стыке столетий, даже тысячелетий, в литературу пришло новое поколение писателей со своим языком, своим миропониманием. Это вообще оказалось первое по-настоящему свободное поколение. Его почти не затронул советский тоталитаризм, оно не знало идеологических рамок. И это поколение бесспорно оживило русскую литературу». Высказался он и относительно упреков «нового реализма» в мрачности: «Проза новых реалистов не мрачная, не чернушная, а предельно объективная. Мы показываем реальность во всем ее многообразии. Среди новых реалистов есть писатели бодрые, жизнеутверждающие, как, например, Сергей Шаргунов…»

«Будет правда жизни, будет и художественная правда», – воодушевленно заключил Роман Валерьевич. После его рассуждений в рассказе произошло два происшествия, которые заставили «очнуться от полусна однообразности»: у одной из слушательниц, румынки, случился обморок, а затем выкидыш и в завершение всех злоключений в гостиной с потолка хлынула вода. Вот такая гротескная объективация «нового реализма», после которой хозяйка квартиры изгнала мрачного героя с его «новым реализмом», сочтя его виновником всех бед. В завершение рассказа автор-герой заключает: «Описать – не поверят, скажут: сгустил». Схожее суждение высказала и соседка-почтальонша в рассказе «Чужой»: «Вот какие, Роман Валерьевич, сюжеты жизнь-то выдает»…

«Какая бы ни была литература жесткая и жестокая, в жизни бывает куда страшнее», – отметил Сенчин в интервью (http://vppress.ru/stories/Roman-Sechin-V-zhizni-kuda-strashnee-chem-v-literature-23774). Аналогичным образом и со сгущением. В качестве примера он обычно приводит свой роман «Елтышевы» и отмечает, что в реальности всё было намного трагичнее…

Сенчин не прост

Ныне маститый критик Валерия Пустовая в начале нулевых заявила о себе статьей «Новое “я” современной прозы: об очищении писательской личности», напечатанной в «Новом мире». В ней она буквально выпорола Сенчина так, что в предисловии к статье Ирина Роднянская заступалась за