— Боль я стерплю, но трико попорчу: с волосом в браслетах и ошейнике заклинит.

Я повернулся к Лебедько:

— Как быть, прапорщик?

— Выход один, прикладывать примочки из отвара тех корок, что у Комиссарова есть, волос и отомрёт.

— Яд?

— Ягода.

— И цветочки будут?

— И цветочки будут. А как же.

— У Чона Ли, надевал трико, я на теле меха такой густоты, как у старожилов, не заметил.

— Ему оскомина «ударяет» в ногти и яйца.

— Как понимать?

— А так и понимать. Ногти на руках и ногах он подстригает каждый день до и после сна. Мошонка у него, видели, в жбан не влезет. В яйцах по жбанку «белка». Показал как сдаиваться, так китаец такие глаза сделал. Тёмный народ.

— Ладно, прапорщик… Лейтенант Крашевский, вам задание: проследить, чтобы у пехотинцев подобных рецидивов не возникло. Вообще исключите из рациона эту ягоду. А ту, что Комиссаров принёс, запереть в шкафу процедурной, кода от замка ему не давать. Отвар приготовить Хлебонасущенского лечить, видимо и Батюшку тоже, сами лично отопрёте. Прапорщик Лебедько, после построения зайдёте ко мне с капитанскими погонами и предложением, на что мотыги выменивать будем. Надо, что полоть?

— Пшеницу.

— Пшеницу? Полоть?

— Ну да.

— А другие культуры?

— У подсолнечника корень зачах и цвет опал, свёкле давно кранты. Топинамбур, но его полоть не надо, так растёт.

— Пшеницу часто полоть?

— Не чаще раза в три дня. Топинамбур с маком ежедневно.

— На том дальнем поле у которого мы высадились и где атакованы были? Там мак вперемежку с топинамбуром растёт.

— Дальнее поле, так и называем «Дальним полем». Полоть, да, мак. Мирняне сейчас обрабатывают, осенью уберут, варенья из липестков с грушей наварят… им детишек отрадновских кормить надо.

— Что ж, на «энзэ» протянем. Порцию, старшина, урезать. Лейтенант, стяните краги, ботинки зашнуруйте. А вы, прапорщик, эти как их?.. кирзачи носите, так носки почаще меняйте.

— Портянки у меня.

— Чего-чего? Заменить на носки.

— А есть моего размера?

— Ладно. А ты, ефрейтор, дрочишь — «чехул» простирывай. Кру-гом! В строй марш… Кто матчасть охраняет?!

— Селезень!

— Селезень!

— Селезень!

В утреннее построение я запретил марпехам посещать крестьянское кладбище. Приказ был не совсем понятен — никто туда не рвался. Прибирать могилы? Надобности не было: холмики скоро занесло песком, остались одни столбики. Цветы возложить? Не растут на острове, и венков из «искусственных» здесь не сделать. Сам я ходил только на воинское — к дяде, комиссару и разведчикам.

* * *

Старший лейтенант Витольд Мацкевич, военный врач гарнизона Твердыни, на Бабешке делал строителям, впоследствии и дядиным солдатам прививки, этой навигацией прибыл на остров с задачей привить нас. Но целью, как я выяснил, у него был поиск мест произрастания оскоминицы. Ягода-оскомина заинтересовала его с подачи коллеги Комиссарова.

Когда экспедиция в составе Мацкевича, семерых погонщиков, дюжины лошадей и буйволов, навьюченных плугами, боронами и тюками комбикорма и прессованного сена, входила в деревню, я сидел в тенёчке и молил Бога: «Пронеси, Господь! Мужикам разглашать запретил, хлопцам не дай прознать или самим догадаться, что говядину и конину можно есть, что на высадке, прополке и уборке урожая можно использовать лошадей и буйволов, плуги и бороны».

Мацкевич попытался посвятить меня в свои изыскательские намерения, но я его, занятый своими заботами, остановил — не дослушав махнул рукой.

А после обеда произошёл неприятный инцидент.

Во время мёртвого часа ко мне в председательский закуток зашёл Мацкевич — принёс коробку тушёнки. Извинялся за то, что не сразу отдал — забыл в суматохе. Я, высасывая из тюбика мясо, укорял старлея за то, что не прихватил для нас в Антарктиде одежды — эту просьбу Коменданту Крепости всякий раз оказией слал. Свинчивая колпачок со второго мне туба, медик клялся:

— Оббегал все инстанции, знакомых, но не дали почему-то. Слышал, что Комендант Крепости лично запретил.

— Курева можно ж было привести из Руси, — возмущался я.

С едой и одеждой на Бабешке туго, но с куревом — совсем никак. Мацкевич, намётанным глазом подметив, что я «разогреваюсь», вызвался сбегать стрельнуть папироску у погонщиков. И вдруг стукнул себе по лбу:

— Я же вам письмо от жены привёз!

Я тушёнкой поперхнулся, а он положил на коробку флешку и дёру.

…Раз за разом слушал я послание жены, прокручивая флешку в комлоге, а Мацкевич, тем временем… перепахивал поля с занявшимися всходами. Прошли плугами — с углов через центр «крест-накрест».

Пахали по всходам!

Вожак табуна, породистый тяжеловоз по кличке Донгуан бегал за начальником экспедиции, пытаясь заглянуть тому в лицо. Мацкевич прятал глаза, и всё тыкал в конскую морду жетоном «Булатного треста», на котором значилось: «Мацкевич Витольд Остапович — старший лейтенант медслужбы гарнизона Твердыня, специальный уполномоченный и поверенный Администрации БТ, начальник научной экспедиции. Всем неукоснительно оказывать всяческое содействие». Естественно, Донгуан читать не умел, а красный цвет жетона его как самца раздражал. Лягнув на пути упряжку буйволов-тупиц, жеребец бросился искать председателя хозяйства. Ворвался в спальный барак — и галопом по гулкому помещению, прямиком ко мне в председательский закуток, где… получил по морде и свалился с копыт. Это я успел стать в бойцовскую стойку и двинуть радетеля колхозного добра мастерским ударом каратэ. За занавеской не мог я видеть того, что несётся по спальне конь. Подумал — Силыч. Прознал о поступившей тушёнке и теперь по долгу службы кладовщика спешит оприходовать «прибытак». Я чуть ногу не сломал! Хорошо, удар пришёлся по мягким лошадиным губам, и силу рассчитал на массу, как у коня. Взъярился, готов был измолотить Донгуана в отбивную, но остолбенел, вдруг увидев в зрачках его глаз «кресты» по «зелёнке».

Обратно по гулкому помещению Донгуан проскакал аллюром со мной на спине. Разбуженные полеводы не могли понять, что за переполох. Коня пронёсшегося туда-сюда по проходу меж рядами нар они не увидели: потолочные люки по случаю мёртвого часа были закрыты, а плошка на тумбочке дневального была им же — его задом — затушена, как только жеребец ворвался в барак. Переждав «обратный ход», мужики сплюнули и улеглись на места, хлопцы полезли назад на второй ярус.

Обскакав все угодья, уже отмеченные «крестами», на Дальнем поле я сыскал-таки Мацкевича, а с ним Крысю и Камсу.

Подъехал тихо. Сидели медики кружком на корточках у кучки оскоминицы с редкой и чахлой ягодой. Двое «чистили» третьего за то, что не предупредил вандализма. Ведь знал, что растёт оскомина только на одном этом Дальнем поле, на других этой ягоды нет.

Камса чуть не плакал:

— Да поймите, на плуги я надеялся.

Донгуан рванул с места, и