Герой романа Диккенса «Тяжелые времена» Стивен Блекпул, тяжело раненный после падения в заброшенную шахту, говорит: «Я упал в яму, которая на памяти еще ныне живущих стариков стоила жизни сотням и сотням людей, отцам, сыновьям, братьям, любимым тысячами и тысячами родных, чьими кормильцами они были. Я упал в яму, которая сгубила рудничным газом больше народу, нежели гибнет в кровавом бою. Я читал прошение, – и каждый может прочесть его, – где люди, работающие в копях, Христом Богом молили издать такие законы, чтобы труд их не убивал, а пощадил ради жен и детей, которых они любят не меньше, нежели богатые и знатные любят своих. Когда эта шахта работала, она зазря убивала людей; и ныне, уже брошенная, она все еще убивает зазря. Видишь, мы каждый божий день умираем зазря, так ли, сяк ли, – морока да и только!»

В монографии «Международное рабочее движение» говорится: «С распространением фабричной системы сокращалась продолжительность жизни рабочих. Металлисты Шеффилда, работавшие на сухих точилах, умирали обычно в возрасте 28-32 лет, шахтеры – в 34 года, манчестерские землекопы доживали лишь до 40 лет, средняя продолжительность жизни мюлузского ткача равнялась 22 годам… Медицинские трактаты и отчеты рисуют мрачную картину распространенности профессиональных и общих заболеваний среди рабочих (туберкулез, астма, болезни глаз, детский рахит, сколиоз); они рассказывают об эпидемиях (холеры и т. д.), охватывавших огромные районы и косивших тысячи людей, чей организм, подорванный лишениями, не мог противостоять инфекциям. Особенно велика была смертность среди пролетарского населения английских городов». Французский историк Ж.-П. Риу писал: «Рабочий мир – мир больных».

Исходя из общеизвестных тогда фактов о положении пролетариата, вожди коммунизма Маркс и Энгельс подчеркивали: «Современный рабочий с прогрессом промышленности не поднимается, а все более опускается ниже условий существования своего собственного класса. Рабочий становится паупером, и пауперизм растет еще быстрее, чем население и богатство. Это ясно показывает, что буржуазия неспособна оставаться долее господствующим классом общества и навязывать всему обществу условия существования своего класса в качестве регулирующего закона. Она неспособна господствовать, потому что неспособна обеспечить своему рабу даже рабского уровня существования, потому что вынуждена дать ему опуститься до такого положения, когда она сама должна его кормить, вместо того, чтобы кормиться за его счет. Общество не может более жить под ее властью, т. е. ее жизнь несовместима более с обществом».

Далекий от революционных идей английский писатель Чарльз Диккенс вложил в уста своего героя Стивена Блекпула слова отчаяния и укора власть имущим: «Оглянитесь вокруг в нашем городе – богатом городе! – и посмотрите, сколько людей родится здесь для того лишь, чтобы всю жизнь, от колыбели до могилы, только и делать, что ткать, прясть и кое-как сводить концы с концами. Посмотрите, как мы живем, где живем и как много нас, и какие мы беззащитные, все до одного; посмотрите – фабрики всегда работают, всегда на ходу, а мы? Мы все на той же точке. Что впереди? Одна смерть. Посмотрите, кем вы нас считаете, что вы про нас пишете, что про нас говорите, и посылаете депутатов к министрам, и всегда-то вы правы, а мы всегда виноваты, и сроду, мол, в нас никакого понятия не было. Из года в год, от поколения к поколению, что дальше, то больше и больше, хуже и хуже. Кто же, сэр, глядя на это, может, не кривя душой, сказать, что здесь нет мороки».

Но писатель отмечал, что рабочие не всегда столь покорно, как Стивен, воспринимали свой несчастный жребий. В романе «Лавка древностей» Диккенс описывает обычную ночь индустриального города, «когда толпы безработных маршировали по дорогам или при свете факелов теснились вокруг своих главарей, а те вели суровый рассказ о всех несправедливостях, причиненных трудовому народу, и исторгали из уст своих слушателей яростные крики и угрозы; когда доведенные до отчаяния люди, вооружившись палашами и горящими головешками и не внимая слезам и мольбам женщин, старавшихся удержать их, шли на месть и разрушение…».

В 30-50-х годах XIX века в Великобритании развернулось массовое движение рабочих под лозунгом борьбы за проведение Народной хартии (People's Charter), в которой содержались требования всеобщего избирательного права для мужчин, равенства избирательных округов, тайного голосования, отмены имущественного ценза для кандидатов. Таким образом, сторонники Народной хартии, или чартисты надеялись добиться решения жизненно важных проблем рабочих. Чартисты организовывали массовые демонстрации, проводили митинги среди рабочих.

В романе «Тяжелые времена» Диккенс изобразил одного из чартистских ораторов, выступавших перед промышленными рабочими: «"О друзья мои, товарищи по несчастью, товарищи по труду, братья и ближние мои! Настал час, когда мы должны слиться в единую сплоченную силу, дабы стереть в порошок наших притеснителей, которые слишком долго жирели потом наших лиц, трудом наших рук, силой наших мышц, грабя наши семьи, попирая Богом созданные великие права человечества и извечные священные привилегии братства людей!" "Правильно! Верно, верно! Ура!" и другие одобрительные возгласы неслись со всех концов битком набитого душного помещения».

Характеризуя настроения доведенных до отчаяния силезских ткачей, герой пьесы Г. Гауптмана говорил: «Задать перцу фабрикантам с превеликим удовольствием согласен. Если бы нам всем да сговориться и действовать согласно, так мы бы такую баню задали фабрикантам, что им бы конец пришел. Не нужно нам для этого ни короля, ни начальства».

В своем романе «Отверженные» Виктор Гюго так описывал настроения в рабочих кварталах Парижа 30-х годов XIX века: «Один рабочий сказал: "Нас триста человек, дадим каждый по десять су – вот вам сто пятьдесят франков на порох и пули". Другой сказал: "Мне не нужно шести месяцев, не нужно и двух. Не минет и двух недель, как мы сравняемся с правительством. Собрав двадцать пять тысяч человек, можно схватиться вплотную". Третий заявил: "Я почти совсем не сплю, всю ночь делаю патроны"».

Порой возмущенные речи говорились в открытую при скоплении людей. Гюго воспроизвел отрывки из подобных выступлений: «Выбор возможен лишь один: действие или противодействие, революция или контрреволюция. Ибо в нашу эпоху больше не верят ни бездеятельности, ни неподвижности. С народом или против народа – вот в чем вопрос. Другого не существует».

Рабочие Западной Европы повсеместно поднимались на борьбу. Восстание рабочих Лиона 1831 года, чартистское движение рабочих в Великобритании в 30-х – 40-х годах XIX века, восстание ткачей в Силезии в 1844 году и другие пролетарские выступления показывали, что промышленные рабочие способны так же решительно выступить против капиталистов, как в течение многих веков выступали крестьяне против помещиков.

Самым крупным выступлением пролетариата Европы в середине XIX века явилось июньское восстание 1848 года в Париже. Поводом для выступления явилось решение правительства Франции закрыть Национальные мастерские, которые были созданы для решения проблемы безработицы, а безработных отправить в провинцию. Массовая демонстрация протеста 22 июня переросла в восстание. Улицы Парижа и его пригородов покрылись баррикадами. К 26 июня восстание рабочих было подавлено.