Я, пользуясь замешательством Макса, переселил свою водку в его стакан. Он даже не успел возразить. Потом поглядел на меня с непониманием.

– Тебе нужно, – пояснил я. – А я его уже помянул… В тот день ещё…

– Мне много, – попытался он возразить, на что я отреагировал, грустно улыбнувшись:

– Тебе же один хрен…

– Да, один хрен, – ответил он медленно и задумчиво. Скользнул взглядом куда-то вниз, вспомнив хорошее об Осе.

Я промолчал. Я тоже чувствовал себя так, будто выполнил тяжёлую работу. Аж подташнивало. Так, будто снял с души камень… Который потом хочу повесить на шею и утопиться!

Добрая Осиная тётка появилась со спины. В её значительной руке колыхалась початая бутылка:

– Мальчики, – говорит, – кому добавить? Серёжа, можно вас на минутку? – и сделала пару шагов в сторону. Нет, с её полнотой, не сделала пару шагов – отколыхнулась, как ударившийся о кранец катер.

Я снова испугался вопросов.

– Вот деньги, – она протянула много, я даже не стал считать. – Я поминки сделала человек на двадцать. Дура. У Ромки столько друзей. Мы не можем всех разместить… Может быть, они так помянут. Я и не знаю, как сказать… Ой, как неудобно… – тётка Осы была простой и удобной в общении. Вероятно, она всегда говорила и делала то, что думала. И каким-то образом у неё в душе возникла благодарность к Ромкиным поклонникам и друзьям. И в отличие от моей антипатии, её чувства были естественнее и добрее.

– Подождите, – я отстранил деньги. – Разберемся.

– Серёжа, вы только не гоните их, объясните… – и она опять принялась совать купюры мне в руку.

– Подождите, – повторил я. – Если будет надо…

К счастью, она согласилась с тем, что если будет надо… Не будет. Не надо!

Я вернулся к Максу. Марианна честно уничтожала микроскопическую поминальную свою долю – пила, как птичка. Но пила…

Пластмассовые стаканчики, вернее их содержимое, как-то сплотили, упорядочили разношёрстных представителей человечества. Пришедшие разделились на три группы… Сплотились в три группы. Родственники и две команды друзей, которые никак не могли слиться в одну. Я подошёл к двум последним, встал между ними. Среди них были общие с Осой наши знакомые, не близкие, но известные мне люди. Я подозвал их, объяснил ситуацию. Все они, конечно, всё поняли… Двинулись к своим компаниям.

Денег не понадобилось – вокруг Осы хоть и вилась всякая нечисть, но по большей части это были в чём-то заблудившиеся приличные ребята… Для закрепления договора я сунул каждой группировке по бутылке, что с разрешения тётки взял из картонной коробки.

Я подошёл к вновь образовавшемуся холмику. На Ромкину могилу нечисть поставила несколько свечек, среди которых мной была замечена одна – фигурка из раскрашенного воска в форме собачки. Такими собачками торгуют лоточники под Новый год… Эта собачка тоже наверняка выжила после новогоднего праздника и сейчас таяла в конце зимы по другому, невесёлому поводу.

И сейчас вдруг собачка эта сделалась для меня той клавишей, кнопкой, которую я боялся нажимать, потому что за этой кнопкой – слёзы… Я молчал, всё ещё надеясь, что лицо не выдаст меня, но рот кривился, и глаза становились тяжёлыми и мокрыми… Я опять вспомнил Дейзи, Ромкину собаку.

«Дейзи, иди, я тебе коготки подстригу…» Нет, вы понимаете: «коготки»! Хотелось объяснять, да что объяснять, кричать собравшимся. Вот причина моих почти слёз: только лишь «коготки»! Это поверхностно и сентиментально… Хотя никто бы ничего не понял. Да и слёзы тут же отступили. Оказались лишними и никем не замеченными. Двадцать пятым кадром…

Глина и грязь, цветы, свежий песок… Вот эти свечки. Люди. Этого всего уже было слишком много для меня одного, чтобы сдерживаться. Захотелось выпить, я знал: выпить – равно успокоиться. Но позволить я себе этого не мог. Из уважения к Осе, конечно.

– Я не поеду… – тихонько шепнул мне Макс, когда стали загружаться в автобус.

– Нет, – говорю, – поехали. Я и так чуть ли не единственный… А тебе ведь один… – я не закончил и даже немного улыбнулся.

– Ладно, поехали…

Марианна распрощалась с нами раньше. «Всё, – сказала. – Спасибо вам, ребята»… Хотела ещё что-то добавить, но многословность на кладбище как-то не приветствовалась. После её ухода рядом со свечками появился поцарапанный синий медиатор. Наверное, частичка их несовместной жизни… Но совместной памяти. «Молодец, анемичная поэтесса. Я даже не удивлюсь, если ты пишешь стихи, не рифмуя при этом глаголы!»

Обе компании, объединившиеся в одну и снова поделившиеся на группки, в автобус не полезли… Верное решение.

В автобусе я наконец согрелся. Тётка Осы объясняла, как проехать. Немногословный водитель кивал, не оборачиваясь.

Тётка Осы и её муж жили в частном секторе, у М-ской, на холме. Большой двухэтажный дом охраняли ленивые собаки. Кроме самого вида своего, других охранных функций собаки не несли. Не лаяли. Не кусались… Когда многочисленная толпа высыпала им навстречу, собаки поджали уши и замахали толстыми хвостами, надеясь на угощение.

Именно такие беззлобные собаки и должны были быть у Осиной тётки. Непонятным образом хозяева обычно проецируют на своих домашних любимцев собственное мировосприятие.

Ожидая, когда гости разденутся в тесной прихожей, мы с Максом гладили собак и трепали их жирные, в складках, холки. Потом, когда всё угомонилось, прошли в дом.

Частный сектор в М-ске – всегда эклектика. В основном объясняющаяся даже не доходами, в первую очередь – образом жизни хозяев. Доходы – вытекающее из образа жизни следствие. Архитектуру, как и здоровье, губят одинокая старость и алкоголь.

Каменные дома, такие себе миниатюрные дворцы, могут соседствовать с халупами… И никому нет дела до того, что творится у тебя за забором. Хотя я, наверное, перегнул… Может быть, это только ощущение. Или отчаяние что-то изменить в чужом королевстве?

Тётка Осы и её муж жили плотно. Как говорят о тех, кто хорошо поел. Плотно. То есть не обжираясь… Ковры, телевизоры в каждой комнате. Книжный шкаф, дающий приличное представление о советской литературе. А дом – деревянный, старой постройки… Штакетины забора – как палочки в прописи подготовишки…

Тётка Осы работала кассиром на автовокзале. Муж её, со звонким именем Георгий, заведовал бригадой строителей. Как это ни было странно с таким-то забором. Серые глаза без оттенка, татарские скулы, вислые усы запорожского хитрована… Плохо выбритая, бурая шея. На худой шее – поршнем двигающийся при каждом глотке кадык.

Был сын, двоюродный брат Осы, но женился где-то далеко от дома. Приезжал редко и запланированно…

Эта информация вливалась в меня по мере алкогольных возлияний остальных, а пока мы с Максом, опровергая поговорку, пытались усидеть на двух стульях, забравшись на середину длинной доски, положенной на две табуретки.

На телевизоре, прямо напротив нас, поместился чёрно-белый Оса с траурной каёмкой внизу фотографии. Рядом – накрытая кусочком хлеба рюмка… Родственники даже после его смерти добивали Осу алкоголем. Что это? Простодушие на грани идиотизма?