— Теперь уже окончательно стало известно, — заметил я, — что мадемуазель Станжерсон сама взяла револьвер папаши Жака, ведь это она ранила убийцу в руку. И стало быть, она опасалась чего-то или кого-то.

— Возможно…

— Вы никого не подозреваете?

— Нет… — ответил г-н Дарзак, глядя на Рультабия.

Тогда Рультабий сказал мне:

— Так знайте, мой друг, что следствие продвинулось несколько дальше, чем пожелал нам поведать этот скрытник господин де Марке. Теперь уже следствию известно не только то, что револьвер был оружием, которым воспользовалась мадемуазель Станжерсон в целях самозащиты. Оказывается, следствию сразу же стало известно оружие, которым воспользовались для нападения на мадемуазель Станжерсон. Это баранья кость, как сказал мне господин Дарзак. Почему господин де Марке окружает эту баранью кость такой тайной? Верно, надеется облегчить поиски агентам полиции. Не иначе. Он, надо полагать, воображает, что ее владельца отыщут среди парижского сброда, среди тех, кто известен своим пристрастием к этому преступному орудию, самому страшному из всех, придуманных природой… Да разве когда-нибудь узнаешь, что творится в голове у судебного следователя? — добавил Рультабий с презрительной усмешкой.

— Стало быть, в Желтой комнате нашли баранью кость? — спросил я.

— Да, сударь, — ответил Робер Дарзак, — у кровати. Но умоляю вас: не говорите никому. Господин де Марке просил нас соблюдать тайну. (Я поспешил успокоить его.) Это огромная баранья кость, головка которой или, точнее, коленный сустав был весь красный от крови из той ужасной раны, которую нанесли мадемуазель Станжерсон. Это старая баранья кость, которой, судя по всему, уже пользовались в подобных случаях. Так думает господин де Марке; он послал ее в Париж, на экспертизу в муниципальную лабораторию. Он в самом деле считает, что на этой кости остались не только свежие следы крови последней жертвы, но и старые, порыжевшие пятна высохшей крови, которые свидетельствуют о прежних преступлениях.

— В руках опытного убийцы баранья кость — страшное оружие, — заметил Рультабий, — причем оружие гораздо более надежное и верное, чем, например, тяжелый молоток.

— Собственно, негодяй и доказал это, — горестно сказал г-н Робер Дарзак. — Он нанес мадемуазель Станжерсон страшный удар в висок. Сустав бараньей кости точно совпадает с раной. Мне лично кажется, что эта рана была бы смертельной, если бы убийцу не остановил на полпути револьвер мадемуазель Станжерсон. Раненный в руку, он бросил свою кость и убежал. Но к несчастью, удар бараньей костью уже был нанесен и едва не оказался смертельным, а перед этим мадемуазель Станжерсон чуть не задушили. Если бы ей удалось ранить этого негодяя первым выстрелом, она избежала бы удара бараньей костью… Но к сожалению, она слишком поздно схватила револьвер, к тому же из-за борьбы первый выстрел оказался неудачным: пуля попала в потолок, и только после второго выстрела…

При этих словах г-н Дарзак постучал в дверь флигеля.

Вы, конечно, догадываетесь, что я буквально сгорал от нетерпения — так мне хотелось попасть туда, где было совершено преступление. Я весь дрожал и, несмотря на огромный интерес, который представляла собой баранья кость, злился про себя, что наш разговор затягивался, а дверь все не открывалась.

Но вот наконец дверь открылась.

На пороге стоял мужчина, в котором я сразу признал папашу Жака.

Ему было верных шестьдесят — так мне показалось. Длинная белая борода, седые волосы, баскский берет, потертый костюм из коричневого вельвета, сабо; по виду ворчун, лицо довольно неприветливое, однако, едва заметив г-на Робера Дарзака, он сразу весь преобразился, даже лицо его посветлело.

— Это мои друзья, — представил нас наш проводник. — Во флигеле никого нет, папаша Жак?

— Мне не велено никого пускать, господин Робер, но к вам это, конечно, не относится… А почему, спрашивается, не пускать? Они видели все, что можно было увидеть, эти господа судьи. А уж сколько они всего нарисовали, сколько протоколов понаписали…

— Простите, господин Жак, прежде всего я хотел бы задать вам один вопрос, — сказал Рультабий.

— Спрашивайте, молодой человек, и если я смогу ответить…

— Какая прическа была в тот вечер у вашей хозяйки: не на прямой ли пробор? Ну, знаете, когда закрыты виски и даже немного лоб?..

— Нет, мой господин. Моя хозяйка никогда не носила такой прически, как вы говорите, ни в тот вечер, ни в другие дни. Волосы у нее всегда подняты, так чтоб виден был ее прекрасный лоб, чистый, как у новорожденного ребенка!..

Рультабий проворчал что-то и тут же принялся осматривать дверь. Он сразу заметил автоматически защелкивающийся замок. Отметил, что дверь эта не могла оставаться открытой ни при каких обстоятельствах и что требовался ключ, чтобы ее открыть. Затем мы вошли в прихожую, маленькую, но достаточно светлую комнату, выложенную красной плиткой.

— А! Вот и окно, через которое бежал убийца, — молвил Рультабий.

— Пускай говорят себе, сударь, пускай говорят! Да только если бы он бежал здесь, мы бы его обязательно увидели, иначе и быть не могло! Мы не слепые — ни господин Станжерсон, ни я, ни сторож с женой, которых они упрятали в тюрьму! Удивляюсь, почему бы им и меня не посадить в тюрьму! Да, и меня тоже — хотя бы из-за револьвера.

Но Рультабий уже открыл окно и осматривал ставни.

— В момент преступления они были заперты?

— На железные щеколды, изнутри, — ответил папаша Жак. — Стало быть, убийца прошел сквозь них…

— А пятна крови есть?

— Да, поглядите снаружи на камне… Только какой крови-то?

— Ах! — молвил Рультабий. — Я вижу следы… вон там, на дороге… Земля была слишком сырая… Сейчас посмотрим…

— Глупости, — прервал его папаша Жак. — Убийца не мог там пройти!

— А где он, по-вашему, прошел?

— Почем я знаю!..

Рультабий все замечал, все чуял. Встав на колени, он быстрым взглядом окинул цветные плитки прихожей.

— Ах! Да все равно вы ничего не найдете, мой господин, — не унимался папаша Жак. — Они тоже ничего не нашли… А теперь и подавно: слишком грязно стало… Много людей побывало! Они не велят мне мыть полы… Но тогда, в тот день, я, папаша Жак, самолично все вымыл, да еще как! И если бы убийца со своими ножищами прошел здесь, это сразу было бы заметно, — видали, как он наследил своими башмаками в комнате мадемуазель!..

Поднявшись, Рультабий переспросил:

— Когда вы, говорите, в последний раз мыли этот пол? — И впился в папашу Жака взглядом, от которого, казалось, ничего не скроешь.

— Да говорю вам, в день самого преступления! Примерно в полшестого… Как раз в то время, когда мадемуазель с отцом ходили на прогулку перед ужином, а ужинали-то они здесь, в лаборатории. На другой день, когда пришел следователь, он сразу увидел следы на земле, как будто кто начертил их чернилами на белом листе бумаги… Так вот, ни в лаборатории, ни в прихожей, где пол блестел, как новенькое су, следов этих не нашли… следов мужчины! Раз их находят у окна, снаружи, стало быть, он должен был пробить потолок Желтой комнаты, попасть на чердак, пробить крышу и спуститься под окном прихожей, вернее, спрыгнуть… Так вот нет же дырки ни в потолке Желтой комнаты, ни, конечно, на моем чердаке!.. Вы же сами видите: никто ничего не знает… Решительно ничего!.. И никто никогда ничего не узнает, помяните мое слово!.. Это дьявольская тайна!