Через несколько часов у периметра роты «Мародер» появляются две бедуинские женщины. Бедуины — это кочевое племя, которое скитается по пустыне, живет в палатках, пасет овец и верблюдов. Одна из женщин одета в алое платье, и на вид ей — лет тридцать. Она тащит какой-то тяжелый предмет, обернутый одеялом, в сопровождении пожилой женщины с синими племенными татуировками на морщинистом лице. Они останавливаются сверху насыпи где-то в двадцати метрах от нас и машут руками. Билл Уильямсон, санитар ВМС, который выполняет функции взводного медика, подходит к ним. Позже он скажет, что не уверен, почему вообще подошел к женщинам. В последние дни морпехов стали утомлять иракские мирные жители, которые стали приставать к ним, выпрашивать еду, сигареты, иногда даже напевая одно-единственное английское слово, которое все они выучили: «Деньги, деньги, деньги». Когда он приближается к ним, то замечает, что молодая женщина находится в крайнем смятении, жестикулирует и двигает губами, не произнося ни звука. Ее грудь неприкрыта — покрывало сползло вниз и распахнулось, когда она тащила свой тюк по полю. Когда подходит Уильямсон, она неистово разворачивает его, чтобы показать содержимое, которое оказывается окровавленным телом мальчика, по виду лет четырнадцати. Затем мальчик открывает глаза. Уильямсон опускается на колени и видит четыре маленьких отверстия — по два с обеих сторон его живота.

Уильямсон начинает немедленно оказывать ему помощь. На поле появляется еще несколько мужчин — они ведут семнадцатилетнего парня, у которого по правой ноге струится кровь. В двух бедуинских мальчиков попали снарядами из пулемета SAW морской пехоты. Хоффман — единственный морпех, который стрелял в это утро из SAW. На расстоянии двадцати километров вокруг других морпехов не было. Уильямсон оценивает состояние мальчика, громко ругаясь, когда приближаются другие морпехи.

— Эти чертовы болваны. Ублюдки, которым бы только с оружием поиграться.

Женщина в алом — мать — становится на колени, вздымает вверх руки, продолжая говорить, не издавая ни звука. Пожилая женщина, которая оказывается бабушкой, как и прежде стоит — с губ ее свисает сигарета, — и только прикрывает грудь своей дочери, когда подходит все больше морпехов. Никто из бедуинов — человек восемь, сидящих поблизости и наблюдающих за тем, как Уильямсон осматривает мальчика, — не проявляет ни малейших признаков злости. Когда подхожу, бабушка мне предлагает сигарету, но, увидев мой специфичный головной убор, отпрянула.

Младшего мальчика зовут Мухаммед. Его брата с простреленной окровавленной ногой, который хромает рядом — Абдул. Мальчики вышли присмотреть за семейным стадом верблюдов, которые бросились наутек, испугавшись машин Хамви морской пехоты. Мальчики побежали вслед, когда по ним стали стрелять. У одного из них в руках была палка.

Каждое из четырех отверстий на теле Мухаммеда — это место, где вошла пуля, а это значит, что четыре пули прошили его худой живот и грудную полость, разрывая внутренние органы.

Уильямсон продолжает проклинать своих собратьев-морпехов.

— Мы — морпехи-разведчики, — выплеснул док. — Нам платят за то, чтобы мы наблюдали. Мы не стреляем в безоружных детей.

Морпехи из роты «Мародер» сейчас кружат вокруг, пытаясь чем-нибудь помочь. Они держат над двумя ранеными мальчиками плащи-палатки, укрывая их от солнца. Пожалуй, это — единственное, чем они могут помочь. Уильямсон определяет, что если младшего мальчика сейчас же не эвакуировать на медицинском вертолете, жить ему осталось несколько часов. Но лейтенант-полковник Люк Браун, командующий батальоном, присылает морпеха с новостью, что в просьбе отказано. Как раз в этот момент над нашими головами пролетает беспилотный самолет-разведчик.

— Мы можем позволить себе чертовы беспилотники, — размышляет Уильямсон, — но не в состоянии позаботиться об этом мальчике?

В эту минуту на холм поднимается Уокер. Он видит мать, мальчика, его брата с окровавленной ногой, семью и морпехов, которые держат плащи-палатки.

— Вот, что наделал твой Хоффман, — открывается Уильямсон.

Морпех, который ехал впереди конвоя, говорит, что проезжал мимо тех же пастухов и ему было очевидно, что они не представляют опасности.

— Двадцать морпехов проехали мимо этих ребят, и никто не стрелял!

— Не говори так, — парирует Уокер. — Не сворачивай все на него. Я несу ответственность за это. Это был мой приказ, так что намотали сопли в кулак и вперёд.

— Абсолютно ничем ему помочь, твою мать.

Через несколько минут морпехам приходит в голову план. Они кладут мальчика на носилки, чтобы перенести его в лагерь. С Уокером и Уильямсоном во главе носилок, они проводят всю свиту из морпехов и людей из бедуинского племени под камуфляжными сетками прямо в штаб батальона.

— Что здесь, бл*ть, происходит? — Подходит сержант-майор Джозеф Макнил — самый старший по званию из бойцов-срочников в разведбатальоне. На голове его пульсируют вены, когда он сталкивается с тем, что кажется таким бунтарским нарушением военного порядка.

— Мы принесли его сюда умирать, — оповещает Уильям вызывающе.

— Уберите эту чурку отсюда, — рычит сержант-майор.

Через десять минут после того, как они уносят бедуинского мальчика, у Брауна меняется настроение. Он приказывает своим людям перевезти бедуинов в пункт оказания помощи при ударных травмах в двадцати километрах южнее. Некоторые морпехи думают, что Браун изменил свое решение, чтобы затянуть растущую трещину в отношениях между офицерами и бойцами-срочниками в батальоне. Когда Уильямсон забирается в кузов открытого грузовика с ранеными мальчиками и большей частью их клана, к нему подходит морпех и говорит:

— Эй, док. Порви их.

Уокер отходит от машины, стараясь не показывать, как он безутешен.

— Мне придется взять это с собой домой и с этим жить. Пилоты не видят, что происходит, когда они сбрасывают бомбы. А мы видим.

Он возвращается в Хамви, усаживает перед собой Хоффмана и говорит ему, что он не виноват в том, что произошло:

— Ты выполнял мой приказ, не бери в голову.

Уже поползли слухи о возможном судебном преследовании в связи со стрельбой.

— А все будет нормально — имею в виду, с расследованием этого дела? — взволнованно спрашивает Хоффман.

— С тобой все будет в порядке.

— Нет. Я имею в виду, для вас, сержант, — усмехается, — если честно, мне все равно, что произойдет. Я-то через пару лет уволюсь. Имею в виду, для вас. Это же ваша карьера.

— Со мной все