ладоши. Группа бородатых мужчин выкрикивает: «Хорошо! Хорошо! Хорошо!» Морпехи машут им в ответ. За считанные минуты они переключились из режима убивать-всех-кто-выглядит-опасно на улыбки и приветственные взмахи, словно катятся на платформе во время парада.

— Оставайтесь хладнокровными, джентльмены, — предупреждает Уокер. — Не важно, что у вас перед глазами, мы сейчас находимся в самой глуши и совсем одни.

Дорога слилась в один узкий проселок. Мы крадемся со скоростью несколько миль в час. Через каждые пару сотен метров нам попадаются сельские дома. Морпехи останавливаются и швыряют ярко-желтые гуманитарные пакеты с едой в места скопления гражданских. Когда дети вырываются вперед и хватают их, Уокер машет им рукой:

— На здоровье! Голосуйте за республиканцев!

Он засматривается на «оборвышей», бегущих за сухими пайками и говорит мне следующее:

— Вот уж слава Богу, что я родился американцем. Серьезно — иногда даже заснуть из-за этого не могу. Если реинкарнация существует, то, пожалуйста, Будда или другая неведомая херня, ответственная за это, не превращай меня в грязную чурку.

Внезапно поведение гражданских, мимо которых мы проезжаем, меняется. Они перестают нам махать. Многие вообще отводят от нас взгляд. По радио передают, что боевая группа RCT 1 вошла в контакт с силами врага в городе в нескольких километрах севернее. По мере того как мы продвигаемся вперед по проселку, мы начинаем замечать, что сельчане на другом берегу канала бегут в противоположном направлении. Двое местных приближаются к Хамви, следующему за машиной Уокера, и при помощи жестов предупреждают морпехов, что впереди нас ожидает что-то плохое.

Конвой останавливается. Мы находимся на повороте дороги, а слева от нас — уступ. Прямо перед нами летят снаряды.

— Это стреляет противник, — объявляет Эдвардс.

— Черт побери, — выразился Уокер. — Придется принять это дерьмо на себя.

Вместо этого, сержант берет гранату 203 — для подствольника, целует её в нос и закладывает в камору своего оружия. Он открывает дверь и взбирается на насыпь, чтобы взглянуть на небольшую кучку домов на другой стороне. Он подает сигнал всем морпехам выйти из машины и присоединиться к нему на уступе. Морпехи из другого взвода стреляют по селению из винтовок, пулеметов и гранатометов Mark‑19. Но Уокер не разрешает своей группе стрелять. Он не различает никаких целей. Через два километра дальше по дороге, в месте, где остановилась рота «Хаос», предполагаемые федаины открывают огонь из пулеметов и минометов. «Хаосу» удается избежать потерь. Батальон вызывает артиллерийский удар по позициям федаинов.

Группа забирается обратно в Хамви. Хоффман усаживается на заднее сиденье и ест спагетти прямо из фольги, выдавливая его в рот из надорванного в уголке пакета.

— Черт, застрелил невинного человека, не стоило ему высовываться, — сказал я безэмоционально, имея в виду фермера в хуторе по ту сторону насыпи.

— Рано еще, сэр, рано, да и приказа вам стрелять не давал, — вежливо прокомментировал Уокер. — Держите свое оружие на предохранителе, снайпер. Рапортов на мой задницу еще не хватало.

Минут десять все молчат. Поднимается свирепая песчаная буря. Ветер скоростью семьдесят-восемьдесят километров в час наносит удары по борту машины. Видимость ухудшается, и воздух наполняется желтой пылью. Батальон окружен на узких проселочных дорогах с вражескими стрелками поблизости.

Группа RCT 1 теперь ожидает на подходах к городу где-то в шести километрах впереди. Ее командующий сообщил, что их обстреливают из города, и разведбатальон планирует пойти в обход. Уокер объясняет ситуацию своим людям.

— Почему мы не можем просто пройти через город? — заинтересованно спрашивает Хоффман.

— Я думаю, тогда нас укокошат, — отвечает Уокер.

Через пятнадцать минут мы начинаем перемещаться на север. Все в машине полагают, что мы движемся по маршруту, который огибает вражеский город, город «T». Затем по радио передают, что планы меняются. Мы поедем напрямую.

Машина Уокера едет вдоль стен города, который походит на уменьшенную копию города «R». Улица, на которую мы выехали, — теперь мощеная, — уводит налево. Когда Эдвардс поворачивает, стена дома по правую сторону и не более чем в трех метрах от моего окна взрывается дульным пламенем и треском пулеметного огня. В машину попадает двадцать две пули, пять из них — в мою дверь. Легкая броня, которая покрывает Хамви почти полностью (восьмидюймовые стальные пластины приклепаны поверх дверей), отражает большую их часть, но окна открыты и в броне есть щели. Пуля пролетает мимо головы Уокера и вонзается в корпус за Эдвардсом. Другой снаряд частично пробивает мою дверь.

Мы едва заехали в город, и нам предстоит еще два километра пути через него. Впереди нас пуля попадает в руку морпеху из роты «Мародер», который едет в открытом Хамви.

Перестрелка с двух сторон продолжается. Менее получаса тому назад Уокер рассуждал о реакции на стресс в бою. Кроме конфузной потери телесного контроля, через которую проходит двадцать пять процентов солдат, другие симптомы включают растяжение времени, то есть ход времени замедляется или ускоряется; четкость зрения, чрезвычайно повышенную чувствительность к деталям; хаотичность мышления, фиксацию мысли на несущественной связке событий; потерю памяти; и, несомненно, инстинктивные ощущения безраздельного ужаса.

В моем случае слух практически полностью отделился от зрения. Сам продолжаю видеть дульное пламя рядом с машиной, но не слышу его, а моя снайперская винтовка мечтает пролить кому-нибудь кровь. Рядом со мной Хоффман выпускает триста снарядов из пулемета. Обычно, если кто-то стреляет из пулемета так близко от вас, это оглушает. Мне кажется, что его пулемет шепчет.

У Уокера практически безмятежное выражение лица. Он согнулся над своим оружием, высовываясь из окна, напряженно изучая стены домов, давая очереди из своего М‑4 и стреляя гранатами из подствольника М‑203. Я вижу, как он заряжает новую гранату и думаю: «Готов поспорить, Уокер счастлив, что наконец-то стреляет гранатами 203 в бою». Мне вспоминается, как он недавно поцеловал гранату. Хаотичные мысли, чёрт возьми'.

Изучаю лицо Эдвардса, пытаясь обнаружить признаки паники, страха или смерти. Опасаюсь, что его застрелят или он съедет с катушек, и мы застрянем прямо на этой улице. Но, кажется, всё в порядке. Он ссутулился за рулем и смотрит в ветровое стекло с почти безразличным выражением лица. Единственное, что в нем изменилось — это то, что он перестал болтать о Джастине Бибере или каком-нибудь другом фееричном отсталом гомике, который его занимает.

Хоффман отвлекается от своей стрельбы из окна и