— Дак я это… свечку заскочил поставить, а потом вдруг стрельба началась, вот я и испужался и бросился наверх, на колокольню, значит… — быстро залопотал Паша. Глаза снова зыркнули в мою сторону. — Ребятушки… Товарищи… Вы же меня знаете все, как облупленного! Не я это! Чем угодно клянусь, не я!

— Не мог он, — веско подтвердил председатель. — Зачем бы ему убивать вашего пулеметчика?

— Вот! — приободрился Паша. Приосанился и снова бросил на меня быстрый взгляд. — Меня же вы все знаете, а этого вот… Кто он такой вообще? Мы ведь его раньше не видели никогда! Может он сам диверсию и устроил? Может он с этим пулеметчиком счеты хотел под шумок свести, а теперь на меня сваливает, а?

Сонность моментально с меня слетела. Даже рана на плече перестала саднить. Я подался вперед.

— Ты бы думал, прежде чем говорить, — сквозь зубы сказал я.

— А я и подумал! — запальчиво заявил он и попытался встать. Не вышло, ноги его не держали, он завалился на бок и уперся мне в колени. — Я хорошо подумал! Ты сам, получается, и душегуб, больше некому!

— Паша, охолонись, — тихо проговорил председатель.

— Да? — почти завизжал он. — Так это же он меня в предатели записал!

— Ты же вчера по утру с Климом и Никитой в зимовье ушел, — сказал вдруг один из мужиков. — Детей охранять. Ты как с Свободном-то оказался?

— Так я же… — Паша осекся и побледнел. Взгляд его снова заметался. — Я же это… За припасами вернулся… У нас это… Оказия…

— Что-то ты крутишь, Павел! — тот мужик поднялся и шагнул в нашу сторону. — Отвечай толком! Вы трое должны были детишек довести до зимовья и там схорониться, пока все не закончится. Так?

— Мы… Я… Пришлось вернуться, — промямлил Паша. Кажется, на этот случай линию поведения он не продумал.

— Что ты напустился на парня, видишь, перенервничал он? — вступился председатель.

— Перенервничал, говоришь? — суровый взгляд мужика пригвоздил председателя к стулу. — А сам-то ты где был, пока мы Свободное от пожара спасали?

— Ты, Михайло, эти намеки свои брось! — набычился председатель.

— Какие-такие намеки? — Михайло поставил на стол оба кулака. — Как есть, так и говорю.

— Так, товарищи, на повестке дня нашего заседания таких вопросов не было! — председатель хлопнул ладонями по столу. — Призываю вас всех к порядку! Давайте немедленно вернемся к обсуждению действительно важных вопросов…

— На свои вопросы я пока что ответа не услышал, — продолжал гнуть свою линию Михайло. — А у меня их два. Что с детьми на зимовье, и почему наш всенародно избранный председатель уклоняется от общего дела?

Собравшиеся заговорили все разом. Заседание в момент превратилось в свару. Все кричали и размахивали руками. Я поднялся и подошел к окну, рядом с которым скучал один из наших.

— Митяй, подтяни поближе несколько человек, а то эти горячие головы на заседании того и гляди драку устроят, — тихо сказал я. Тот понятливо кивнул и быстро скрылся в темноте. А я вернулся на свое место.

Тут у Паши сдали нервы.

— Да не отобьемся мы! — заголосил он. — Вы что, не понимаете? Думаете, немцы нас вот так оставят в покое? Сегодня мы отбились, а завтра они на танках приедут! И все! Конец тогда нашему Калюжному! Не попрет же Слободский на танки, спрячется в лесах, и вся недолга! А мы что? Мы-то как с вами? Думаете, они мстить не придут? Еще как придут! Сразу надо было сдаваться, я еще тогда говорил, но вы не послушали! Ну и вот…

В помещении воцарилась гробовая тишина.

Глава 7

После всего никак не мог отбить привкус какой-то кислятины во рту. Мы уже и в лагерь вернулись, и поужинали, даже полкружки самогонки хлопнул, за упокой погибших ребят, а мерзкое ощущение не проходило. Паша этот… Фу, до чего гадостно.

Даже не знаю, что противнее — сам факт наличия вот такого вот предателя, который на голубом глазу самолично убивает хорошего человека Кольку или мелкая подковерная возня за власть в едва освобожденном селе. Да, бл*ха, у вас других дел что ли нет, кроме как перепалки устраивать по поводу того, кто будет носить кепку первого парня на деревне?

Я перевернулся на другой бок, пытаясь устроиться поудобнее. Было холодно, выделенный мне спальный мешок не то, чтобы очень спасал, но почему-то все эти физические неудобства волновали уже в меньшей степени. Притупилось. Все-таки способность человека приспосабливаться совершенно убийственная. Это в рафинированном двадцать первом веке у тебя ортопедический матрас, климат-контроль гидроусилитель и парктроник. Подсчет белков-жиров-углеводом и анализы на содержание в крови витаминов. А тут — пряник засохший с горьким чаем сжевал — и уже счастлив. Горячий душ? Ооооо… Роскошь!

Из мутного сна я вынырнул уже где-то после обеда. Ну да, я спал, и мне все время снилось, что я ворочаюсь с боку на бок и не могу уснуть. А потом — хлоп! — открыл глаза, а снаружи все ложками по мискам брякают, вовсю пахнет кашей с тушенкой и Серега рассказывает какую-то очередную байку про своего шурина.

— Концерт самодеятельности надо нам устроить, вот что! — заявил вдруг Серега, глядя, как я уплетаю свою порцию перловки.

— Ага, и танцы с притопами, — огрызнулся хмурый заспанный мужик, который тоже был в моей партии спящих. Голова замотана не слишком чистой окровавленной повязкой. — Нашел тоже время…

— Ты, Потап, не язви лучше, — Серега погрозил пальцем. — Ежели совсем не радоваться, то можно и вконец одичать.

— А чему ж тут радоваться? — Потап зыркнул в ту сторону, где мы погибших хоронили. Понятно, на что намекает.

— Все мы под смертью ходим, — философски сказал Серега, подперев подбородок кулаком. — Вчера Колька, а завтра может и я. Так что ж теперь, и не петь вовсе? Песня — она завсегда душевности добавляет.

— Дело говоришь, — поддержал Серегу партизан, который сегодня по кухне дежурил. — Концерт — это правильно. Только надо, чтобы по-настоящему. Афишу намалевать и на доске объявлений повесить.

— Вот фрицы по нам и ударят, пока мы будем шансоны слушать, — буркнул меланхоличный Потап.

— Не ударят! — уверенно заявил Серега. — Я ведь по молодости в самодеятельном театре играл! Хорошо бы в нашем отряде тоже труппу сообразить. И пьесы ставить!

— Труппу… — буркнул Потап. — Слово-то какое противное.

— Пойду у командира бумагу и краски попрошу! — Серега больше не обращал внимания на хмурое брюзжание Потапа. — Афишу намалюю, чтобы все честь по чести.

Серега поднялся и поковылял, припадая на правую ногу, в сторону штабной землянки.

— Черт знает что… — проворчал Потап и повернулся ко мне. — Ну вот ты скажи, что еще за концерт может быть? Разве подходящее сейчас время для концерта?

— Если подходящего времени ждать, то можно и не дождаться, — философски отозвался я. С одной стороны, самодеятельность я не очень любил, с другой — Серега абсолютно прав, одичать очень легко. И сломаться от тоски, потому что вокруг — грязь, холод, зима близко, а войне конца-края не видать. — Нужно давать себе отдушину, иначе и жить не захочется.

Все заговорили разом. Кто-то с энтузиазмом топил за концерт и сетовал, что инструментов маловато, потому что он на пианино умеет как-то, а вот на баяне и гитаре нет. Кто-то поддерживал Потапа, что, мол, у нас товарищи погибли, нехорошо это, как на могиле плясать, получается. Кто-то пытался рассказать историю, что вот к ним в клуб однажды приехал с гастролями народный хор, а механизатор с трактористом прямо в разгар концерта драку устроили.

— О чем спорим, товарищи? — громко спросил неожиданно появившийся из-за дерева Слободский. Лицо бледное, в руках — плотный конверт, похоже, из штаба пакет доставили только что.

— О, товарищ командир! — обрадованно всплеснул руками повар. — А Серега к вам пошел за бумагой. Афишу рисовать!

— Какую еще афишу? — нахмурился Слободский.

— Концерт самодеятельности он, видишь ли, хочет, — язвительно проговорил Потап. — Можно подумать, у нас других забот нет…

— Концерт? — задумчиво повторил Слободский. — А что? Концерт — это дело. А то одичаем тут в лесах вконец… Саша, можно тебя на несколько слов?

— Конечно, товарищ Слободский, — я с готовностью вскочил. — Сейчас только миску свою помою…

Когда я зашел в землянку, Серега как раз собирался из нее выйти. Радостный такой, подмышкой рулон ватмана, на лице — лыба до ушей.

— Что-то не в духе командир, — прошептал он мне в дверях. — Порадуй что ли его чем-нибудь, у тебя хорошо получается.

— Постараюсь, — усмехнулся я.

Сел за стол напротив командира. Да уж, и впрямь что-то случилось нехорошее, похоже. Благородное лицо Слободского было бледным, меж бровей — глубокая складка.