— А где вы танцевали? — осведомился он кисло.

— Можно я покажу? — Лиза почему-то обратилась с этим вопросом не к Илье Петровичу, а к Николаю.

— Почему нет? — улыбнулся он.

И только тогда она перевела взгляд, полный мольбы, на Илью Петровича.

— Хорошо, — сказал он без всякого энтузиазма.

Несмотря на кажущуюся словоохотливость, он вовсе не был любителем тратить время попусту. Одно дело — обхаживать нужного ему артиста, и совсем другое — смотреть на пропащую танцовщицу, которая — он мог бы определить с одного только взгляда! — конечно же, не подойдет ему.

Но он не смирился с моим отказом заменить Любку и собирался, вероятно, затеять щепетильный разговор о гонорарах, а потому девчонка на сцене была в его пользу. Не крайняя ситуация, видите ли, есть варианты, а потому и гонорар мой за дополнительные выступления можно было бы и не задирать особенно.

— Хорошо, посмотрим. Нужен вам реквизит какой-нибудь? — продолжил он вставая и подзывая Семеныча.

— Ридикюль, — Лиза уставилась теперь на меня. — Мой ридикюль.

— Может быть…

— Там мой костюм! Принесите, — обратилась она властно к Семенычу.

Тот бросился исполнять. Лиза направилась за ним, а Илья Петрович вслед ей крикнул:

— Музыку какую прикажете?

— Канкан, — обернулась она, сверкнув глазами, и вышла.

Илья Петрович рухнул на стул, замычал как-то невнятно, то ли смех изображая, то ли слезы. Налил в стаканчик водки, опрокинул, взял щипчиками кусочек сахара, забросил в рот и, подперев голову руками, уставился на меня.

— Голубушка, — сказал он тоскливо, — где вы ее взяли?

Момент истины наступил.

— На улице, — ответила я просто.

— Как на улице? Что значит на улице? — залопотал Илья Петрович. — А я-то думал, ваша родственница какая-нибудь дальняя. На улице… Хм… Это как-то все меняет, знаете ли… Может, и смотреть не станем, ну ее. Какая из нее Любка? Она ей и в подметки не годится.

Я могла бы сказать ему: конечно, не будем. И никогда бы больше не увидела эту девчонку. Но она настолько расстроила мои планы, что мне захотелось покуражиться над ней.

Канкан, говоришь? Прекрасно. Посмотрим на твой русский народный деревенский канкан. Нет ничего смешнее бездарности. А потом я обязательно соглашусь на предложение поработать в те вечера, когда выступала Люба. За двойную оплату. Нет, за тройную. У меня ведь венчание скоро. И только две недели. А потом — хоть потоп!

— Пожалуй, оставлю вас, — поднялась я, понимая, что поговорить с Карским наедине сейчас не удастся. — Мне пора готовиться к выходу.

Мужчины поднялись вместе со мной. В лице Николая светилась недосказанность, огорчение по поводу столь сумбурного начала вечера, нашего вечера. Но я улыбнулась ему ободряюще, и он улыбнулся мне в ответ. Илья Петрович прищурился:

— Чувствую, необычный сегодня выдался вечер, — сказал он, потирая руки.

«В курсе», — подумала я. И он тоже в курсе. Хотя вряд ли кто-то не догадывается о наших отношениях и планах.

Навстречу мне попался Семеныч:

— Мадемуазель спрашивает про музыкантов…

Я открыла дверь своей гримерки и остолбенела. Посреди комнаты стояла обнаженная девушка с распущенными огненно-рыжими волосами.

Она бросилась ко мне, ухватила за руку, крепко сжала своими все еще холодными пальцами, и только тогда с огромным трудом я узнала в ней своего найденыша Лизу.

— Вы фея, — говорила она, — вы самая настоящая добрая фея. С самого начала… Мне просто не верилось… Вы — ангел! С самого начала… все, чего я так желала… Все сбылось! Я не знаю, как благодарить вас.

— Не стоит благодарности.

Я тем временем внимательно изучала ее, прежде чем поняла, что она вовсе не обнаженная, а в наряде, достаточно искусно сшитом, чтобы создавать иллюзию обнаженного тела, тогда как практически все тело было окутано шелком или прозрачным газом, сквозь который при всем желании ничего было не разглядеть. Но каков эффект!

— К тому же Илья Петрович не брал на себя никаких обязательств, как вы, надеюсь, понимаете. Он только оказал вам любезность, не более того. Не стоит так волноваться и надеяться на чудо, чтобы не пришлось потом сожалеть горько. Лучше все принимать спокойно, поверьте мне…

— Ах, — протянула она. — Как вы правы! Вы — святая. Судьбоносная святая. Илья Петрович мня примет, я даже не сомневаюсь в этом. Но даже если и нет, все равно сегодня самый счастливый день в моей жизни.

Мне очень захотелось спустить ее с небес на землю.

— Неужели самый? — улыбнулась я язвительно.

Но она даже не заметила раздражения в моем замечании.

— Да!

Пора было отделаться от нее, мне скоро предстояло выйти на сцену, и сегодня я должна была выглядеть так, как никогда. В дверь робко постучала Настя — девушка, которая помогала мне с прической, заглянула и в ужасе уставилась на Лизу.

— Тогда — смело вперед, покорите сначала эту сцену и ее хозяина, — я подтолкнула Лизу к двери. — И еще: постарайтесь не тревожить меня до выступления. Ваши вещи Настя заберет к себе — ее дверь напротив.

Я осторожно вытолкала ее и закрыла дверь на ключ.

— Кто это? — очумело протянула Настя. — Что это на ней такое?!

— Танцовщица, — отмахнулась я. — Чрезвычайно самоуверенная девица.

— Вот все попадают-то! — простодушно сказала Настя.

— Довольно с меня балагана, — я устала скрывать свое раздражение. — Начинай…

В следующий час Настя соорудила на моей голове совершенно фантастическую прическу и отутюжила бант на новом платье, доставленном в театр еще вчера от портного. Белила и румяна сделали свое дело, и я долго не могла оторваться от своего отражения в зеркале.

— Вы прям как королева! — прошептала Настя, когда все приготовления были закончены.

И несмотря на то, что мне не было неприятно ее замечание, я нахмурила брови, сунула ей денег и строго сказала:

— Присмотри за этой моей протеже. Чтобы не рвалась ко мне ни с радостями, ни со слезами. Мне нужно побыть одной перед выходом на сцену. И вещи ее забери…

— Розалия Сергеевна, а правда ли, что вы горничную подыскиваете?

— Потом, Настя, потом…

До начала выступления оставалось еще довольно времени. Около получаса. Но что-то подсказывало мне, что Николай может прийти ко мне именно сейчас. Удивительная это вещь — радостные события, которые случатся с тобой наверняка, и ты знаешь об этом, но все равно ждешь их как ребенок рождественских подарков. Такое ожидание самое сладостное, наверно. Дети ведь тоже ждут и надеются, вечно у них в голове разные глупости про сладости или игрушки, и ожидания оправдываются редко, то слишком долго ждешь впустую, то неожиданное сваливается на голову нежданное счастье, которое от своей нежданности не может быть полноценным, потому что приходит без предвкушения. А рождество — здесь и предвкушение, и ожидание обещанного, и даже гарантия, что обещанное непременно сбудется.