Фиби остановилась и окинула взглядом окрестности. Солнце, поднявшееся с восточной стороны неба, свободной от клубившихся на западе облаков, беспрепятственно изливало свои лучи в проемы между деревьями. Их белую, как крылья чаек, кору украшали поперечные прожилки кофейного оттенка. Кружевная легкая зелень крон трепетала под утренним ветром, а сами березы словно защищали древний каменный круг от посторонних взглядов случайных туристов. Косые лучи солнца озаряли стоящий перед рощей сторожевой столб. Светотени так причудливо легли на его природные выступы и трещины, что издали казалось, будто на камне высечено лицо сурового хранителя невообразимо древних таинств.

Разглядывая этот камень, Фиби вдруг почувствовала безотчетный холодок внутреннего страха. Несмотря на гулявший по холмам ветер, здесь стояла полная тишина. Ее не прерывали ни собачий лай, ни блеяние случайно забредшей в рощу овцы, ни гомон гуляющих по тропам туристов. Какая-то странная, мертвая тишина, подумала Фиби. Внезапно ей показалось, что за ней кто-то следит, и она оглянулась, охваченная тревогой.

Фиби считала себя реалисткой, а не мечтательницей и фантазеркой, ожидающей встреч с привидениями или вампирами на темной дорожке. Тем не менее ей вдруг стало так страшно, что захотелось побыстрее покинуть это место, и она позвала собаку. Но отклика так и не дождалась.

— Бенбау! — крикнула она громче. — Ко мне, дружок! Скорее!

Ничего. Тишина даже углубилась. Затихли малейшие движения воздуха. И Фиби почувствовала, как зашевелились волосы у нее на затылке.

Непонятно почему, ей совершенно не хотелось входить в эту рощу. Раньше она не раз прогуливалась мимо Девяти Сестер. Однажды, в один из теплых весенних дней, даже устроила на священной поляне пикник. Но сегодня утром в этом месте было что-то особенное…

Раздался заливистый лай Бенбау, и вдруг черной тучей в небо поднялось множество ворон. На мгновение они совершенно закрыли солнечный свет. Отбрасываемая ими тень взлетела над Фиби, точно огромный кулак. Женщина вздрогнула, отчетливо ощутив это как какое-то ужасное знамение, подобное тому, что явил Господь Каину перед уходом из Эдема в восточные земли.

Совладав со страхом, она вошла в рощу. Бенбау больше не подавал голоса и не откликался на ее призывы. Встревожившись, Фиби быстро зашагала по затененной березами тропе, оставив позади известнякового стража.

Деревья в роще росли довольно густо, но туристы, много лет постоянно навещавшие это место, успели проложить хорошо утоптанную дорожку. Местами травянистый покров был вытоптан до голой земли. Но по сторонам от нее среди густого верескового подшерстка зеленели пятна черничных кустиков и лиловели запоздалые цветы диких орхидей, насыщая воздух своеобразным кошачьим запахом. Именно там, среди деревьев, Фиби пыталась отыскать умчавшегося к древним камням Бенбау. Царившая вокруг тишина казалась безмолвным, но на редкость выразительным пророчеством.

Подойдя ближе к мегалитам, Фиби наконец снова услышала собаку. Тихое повизгивание перемежалось жалобным воем и даже рычанием. Похоже, пса что-то испугало. Забеспокоившись, что Бенбау столкнулся с каким-нибудь недобрым к собаке туристом, Фиби поспешила на этот звук и, выйдя из-за деревьев, вступила в круг.

У основания одного из стоячих камней она сразу увидела ярко-синий холмик. На этот самый холмик как раз и лаял Бенбау, отступив от него на безопасное расстояние. Шерсть на собачьем загривке поднялась, а уши прижались к голове.

— Что там такое? — спросила Фиби, перекрикивая его лай. — Что ты нашел, дружок?

Она вытерла вспотевшие от волнения ладони, окинула взглядом поляну и получила ясный ответ на свой вопрос. Пес обнаружил какую-то совершенно разоренную стоянку. Середину ограниченного камнями круга устилали белые перья, повсюду в беспорядке валялись вещи, брошенные какими-то пустоголовыми туристами, начиная с палатки и котелка и кончая открытым рюкзаком, все содержимое которого было раскидано по земле.

Осторожно обходя оставшиеся на поляне вещи, Фиби подошла к собаке. Ей хотелось взять Бенбау на поводок и поскорее убраться из этого места.

— Бенбау, иди ко мне, — сказала она.

Но он лишь завизжал с новой силой. Ей еще не приходилось слышать от него такого визгливого лая. Она поняла, что его почему-то сильно беспокоит синий холмик, источник тех самых белых перьев, что усыпали поляну, как крылышки убитых бабочек.

Холмик этот при ближайшем рассмотрении оказался спальным мешком. Перья высыпались из разреза в нейлоновом чехле, откуда вылетела очередная порция пушистой начинки, когда Фиби коснулась его носком ботинка. На самом деле почти все содержимое мешка уже валялось на поляне. Остатки его напоминали порванный парус. Л полностью расстегнутый мешок покрывал нечто такое, что ужасно испугало песика.

У Фиби задрожали колени, но она заставила себя подойти и приподнять край мешка. Бенбау попятился, предоставляя ей возможность ясно и быстро оценить тот кошмар, что скрывался под тканью спального мешка.

Кровавый кошмар. Фиби еще не приходилось видеть столько крови. Кровь уже успела потерять ярко-красный оттенок — очевидно, со времени трагедии прошло много часов. Но Фиби не нужно было приглядываться к цвету, чтобы понять увиденное.

— О господи…

У нее закружилась голова.

Фиби не раз видела смерть в самых разных обличьях, но ни одно из них не было настолько ужасным. У ее ног в позе эмбриона лежал молодой мужчина, одетый с головы до ног во все черное, и до такой же черноты обуглилась одна сторона его лица. Черными были и его волосы, собранные на затылке в «конский хвост». Черная козлиная бородка. Почерневшие ногти на пальцах. На одном пальце темнело черное кольцо из оникса, а мочку уха украшала черная серьга. Это траурное однообразие кроме синего покрова оживлял лишь кровавый пурпур, и он был повсюду: кровь пропитала землю и одежду, вытекая из ран на его груди.

Фиби уронила край спального мешка и отошла от трупа. Ее бросало то в жар, то в холод. Она испугалась, что может потерять сознание, и быстро отругала себя за недостаток мужества. Слабо позвав собаку, она не услышала собственного голоса, заглушаемого громким лаем. Ей стало ясно, что Бенбау все это время продолжал безостановочно лаять. Но восприятие четырех органов ее чувств было приглушено шоком, до предела обострившим ее пятое чувство — зрение.

Она сгребла собаку в охапку и заковыляла прочь от этого ужаса.

_________

Ко времени прибытия полиции день изменился до неузнаваемости. Капризы местной погоды превратили утро, рожденное лучезарным и синеоким, в серую облачную зрелость дня. Туман, обволакивающий далекую вершину Киндер-Скаута, расползался с северо-запада по всем вересковым холмам и долинам. Когда бакстонские полицейские начали обследовать место преступления, на их спины уже навалилась призрачная мгла, словно древние духи, спустившись с небес, решили оплакать место, оскверненное ужасным преступлением.

Перед тем как присоединиться к следственной группе, детектив-инспектор Питер Ханкен переговорил с женщиной, обнаружившей тело. Она сидела на заднем сиденье полицейской патрульной машины, держа на коленях странного пса. Ханкен, в общем-то, очень дружелюбно относился к собакам: у него самого жила дома парочка ирландских сеттеров, которые составляли предмет его особой гордости и радости наряду с тремя его детьми. Но эта жалкая, всклокоченная и грязная дворняга с рыжими слезящимися глазами выглядела как вероятный кандидат на собачью живодерню. И несло от нее, как от забытого на солнце ведра с кухонными отбросами.