к Андрею Сероштану. Стало мне известно и о том, что самым ходовым словом в Мокрой Буйволе сделалось слово «комплекс». Правда, не сразу, не вдруг. Поначалу, когда Андрей Сероштан, объясняя чабанам свой план перестройки овцеводческого хозяйства, первым назвал это слово, оно показалось хуторянам каким-то чужим, нескладным в произношении, оно как-то неловко, неудобно ложилось на язык, и все же привыкли к нему быстро. Теперь можно было услышать:

— Эй, дружище, это и есть Мокрая Буйвола?

— Проезжий, запомни раз и навсегда: это уже не Мокрая Буйвола, а овцекомплекс.

— Чудо! Что ж оно такое — овцекомплекс? И с чем его едят?

— Не прикидывайся дурачком. Разве не видишь те строения, что стоят по бугру?

Или:

— Кирюха, куда собрался так рано?

— Известно, поспешаю на комплекс. Через час заступаю на смену.

— Ну-ну, поспешай, на комплекс опаздывать нельзя. Там все расписано по графику. Это тебе не степное гуляние с ярлыгой на плечах.

Значительно позже, когда я уже несколько раз побывал в Мокрой Буйволе и осмотрел детально сероштановские нововведения, я как-то спросил молодого овцевода-механизатора:

— Ну как? Привыкли к комплексу?

— Ого! Еще как привыкли! Дело подходящее.

— Как же с ярлыгами на комплексе? Все еще имеете? Или уже сдали в музей?

— Ну как же без ярлыги? — ответил овцевод-механизатор. — И незачем ее сдавать в музей, себе пригодится. Хоть мы зараз вроде бы и обезоруженные, то есть находимся, можно сказать, не при ярлыге, а при моторах и уже не кладем ее, нашу разлюбезную подружку, на плечо, не гуляем с ней по степи, а все ж таки без этого важного житейского инструмента и на комплексе не обойтись. Допустим, вам надо изловить нужного барашка или нужную ярочку. Как? Каким манером? Берем за ногу ярлыгой, действуем простым дедовским способом, то бишь без всякой механизации.

— А как же на комплексе с волкодавами? — поинтересовался я. — Что-то их тут не видно.

— Вот без волкодавов обходимся, — ответил молодой овцевод-механизатор. — Отжили свое собаки, стали ненужными.

— Куда же они подевались?

— Кто их знает, степь-то широкая. А что? Нынче четвероногие охранники нам без надобности. — И тут же молодой овцевод-механизатор пояснил: — Одно — то, что в наших местах волков давно уже нету, а другое — то, что отары на комплексе так надежно обнесены железной изгородью, что никакая зверюшка, даже двуногая, к ним не залезет. А ежели вы хотите посмотреть волкодавов, то пойдите к деду Горобцу. Старик приютил в своем дворе целую троицу, любуется ими, разговаривает с ними, будто с разумными существами, потому как старый чабан сильно привык к собачьей дружбе.

8

Самым примечательным местом в Привольном была обыкновенная водоразборная колонка. На середине хутора стояла невысокая чугунная тумба с ручкой, до блеска натертой ладонями — только нажми ее, и вода потечет, как из родника. Появилась она на улице недавно, можно сказать, вместе с асфальтом. Раньше воду в Привольный, привозили на быках — занятие нелегкое и канительное. Ездили к Птичьему роднику, версты за три, ведрами наливали воду в бочки и потом развозили ее по дворам. Теперь же из того Птичьего родника вода торопилась в Привольный сама, по трубам.

Возле водоразборной колонки, как близ деревенского колодца, всегда можно было встретить двух-трех баб с ведрами и коромыслами, узнать от них хуторские новости, такие, к примеру, как кто на ком женился, кто с кем развелся, что сказала бабка Фекла и что говорил дед Корней. Место это было всегда людное, говорливое, шумное, потому что сюда не только приходили хуторяне с ведрами, а и подруливали все автомашины, какие только проезжали по тракту, и тишину Привольного частенько нарушали то гул моторов, то голосистое попискивание тормозов. Каждый день ровно в двенадцать к водоразборной колонке подворачивал автобус, старый, как столетний дед, с побитыми крыльями, с рыжими, густо завьюженными дорожной пылью боками. Этот шоссейный трудяга спешил из Ставрополя в село Апанасенковское, чтобы ровно в шесть часов уже вернуться из Апанасенковского, направляясь в Ставрополь. И шофер и пассажиры хорошо знали водоразборную колонку, радовались случаю, чтобы возле нее малость размяться, отдохнуть, попить воды, умыться.

А сегодня это людное место стало невольным свидетелем несколько необычного для Привольного происшествия: исчезновения моей двоюродной сестренки Кати. Это случилось среди бела дня. Многие привольненцы видели, как к колонке подкатил новенький «жигуленок» цвета ковыль-травы и как он резко затормозил — колеса заплакали в голос и поползли по асфальту, оставив на нем черный след. Как раз в это время возле колонки никого не было, стояла, опустив к ногам ведра с коромыслом, одна Катя. Из соседних дворов видели, как молодцеватый на вид шофер открыл дверку и сразу же ее захлопнул. В ту же секунду «жигуленок» цвета ковыль-травы рванулся с места, как табунный пугливый конь, и не покатился, а, казалось, птицей полетел, не касаясь колесами земли, и Катю точно бы сдуло ветром: возле колонки, где она только что стояла, остались ее ведра да коромысло на них.

Час и два отец с матерью поджидали дочку с водой, а она не приходила. Наступил вечер, а Кати все не было. Всполошились не только родители, а и хуторяне, терялись в догадках, не знали, что и подумать, ибо такого приключения в Привольном еще никогда не было. Анисим Иванович, матерясь и проклиная белый свет, оседлал мотоцикл и в ночь укатил в Богомольное к участковому милиционеру. Разумеется, разгневанный и опечаленный отец не знал, что в тот самый час, когда он, волнуясь и часто повторяя «некоторые из которых», рассказывал участковому о странном исчезновении своей дочери, тот же «жигуленок» цвета ковыль-травы вернулся в хутор с потушенными фарами. Вблизи колонки незаметно, по-воровски вкатился во двор и остановился возле крылечка с нарисованными на нем ковриками. Из «Жигулей» проворно вышла Катя, оправила смятое снизу платье и, постучав в дверь, негромко сказала:

— Бабуся, открой… это