— Я особенно не спешу, но, мальчики и девочки, мне пора. А ты, Волгин, звони мне, — добавила она, переходя на «ты».

Они попрощались и сели в лифт, который стремительно понес их вниз.

— Молодец женщина, такая простая и всегда поможет, — сказала Людмила. — Папа меня познакомил. Говорит, смотри, отец ее пойдет в гору: Умен! Политик!

На улице они увидели длинный черный лимузин. Из него с медлительностью вышел, отдуваясь и ни на кого не глядя, толстый генерал.

— Малиновский, — шепнула Самсонова тихонько, взяв под руку Волгина.

Волгин вспомнил, что за время пребывания у Галины Брежневой не проронил ни слова.

— Славная женщина, — сказал впервые за весь вечер он.

— Кто? Галя? Да просто золото. Такая добрая, простая, любит немного выпить, но веселая такая. — Она внезапно умолкла, показав взглядом на отправившегося за ними человека в плаще с капюшоном. И сколько они ни бродили по городу, за ними неотрывно следовал «хвост», человек в капюшоне. — За нами следят. Хорошо, мой папочка всех знает в КГБ, а то видишь, у кого побывали, а за нами хвостик.

— А где муж твой работает?

— Комитет государственной безопасности. Девятый отдел! Специальные задания, — она оглянулась, желая убедиться, что следовавший за ними в капюшоне не сможет услышать. — Он мне на такое намекал!

— Да, но не так все просто, — буркнул Волгин.

— Наоборот, все просто. Для нас — нет! За важное задание звание получают, должности. Я тебя прошу, никому не говори про наш визит к Галине, но телефончик на всякий случай ее запиши. Ты еще наивен, Володя. Хочешь плыть — учись держаться на воде. Проводи меня домой, я возьму такси. — Она подняла руку, и они сели в машину, тот — в капюшоне, растерянно стал оглядываться, выискивая на пустынной улице такси. От Пушкинской площади они отправились к Каретной пешком.

XIII

Полковник Свинцов сидел на кухне за столом, на своем любимом рабочем месте, и писал рапорт: «О некоторой деятельности службы отдела в условиях обостряющихся противоречий между капитализмом и социализмом».

Ему давно не нравилось поведение жены. Она демонстративно спала отдельно, его белье неделями валялось грязным в ванне. Но ссориться с ней, значит, навлечь на себя гнев ее родителей, а ведь он во многом им обязан своим успешным продвижением по службе. «Любовь приходит и уходит, а вот связи остаются», — подумывал он, глядя на дверь и слыша, как она пытается открыть ее с той стороны. Он поймал себя на мысли, что хорошо бы, чтобы она исчезла случайно, умерла, сохранив при том чистоту его отношений с ее родителями.

Свинцов отправился отворять дверь. Она стояла на пороге — мокрый плащ, раскрасневшееся от холода лицо.

Она молча прошла в ванную и в этот момент услышала телефонный звонок. Свинцов пулей вылетел из кухни и схватил трубку. На том конце не ответили.

Свинцов понял, что звонил ее любовник, которого она недавно выдала за родственника. Неужели его жена на тридцать третьем году жизни взяла себе в любовники сосунка? Для Свинцова данный факт был необъясним. Ладно бы полковник, генерал, на худой конец профессор! А это юнец с цыплячьим пушком на губах! Он не ревновал, в нем нарастала ненависть. Он делал вид, что не замечает присутствия или отсутствия жены. Только однажды, наверное, месяца через полтора, когда уже выпал снег, спросил, не выдержал. Она вернулась поздно, вся в снегу, стряхнула свою лисью шубу, роняя вокруг приятную снежную свежесть. Прямо в коридоре, он сказал тогда ей:

— Может быть, шубу лучше стряхивать на лестничной площадке?

Она не ответила. Ей было противно отвечать.

— Тот, помнишь, приходил к нам твой родственник так называемый, помнишь? Ты это с ним встречаешься? Он — твой любовник? — спросил Свинцов.

— У меня нет любовника, — глухо ответила она. — Я его люблю. А это, согласись, другое, — ответила она, проходя мимо, не взглянув на него.

— Вон как! — воскликнул приглушенно он, но не удивился этому, потому что давно ожидал нечто подобное. — А семья?

— У нас давно нет семьи, — проговорила она спокойно.

— А потому гуляй, Маруся! — крикнул он глухо, сверкнув страшным блеском темных зрачков.

— Я тебе сказала еще в прошлый твой приезд, помнишь? И в письме написала. У нас все разрушено. Давно. А теперь у меня есть человек, которого я люблю.

— Молодой сосунок! Это ты ему тащишь из дому сардельки, сыр, который с вечера лежит в холодильнике, а утром пропадает? — его душило бешенство. — Ты его, стерва, подкармливаешь, чтобы он не терял свой собачий потрох. — Его перекошенное лицо налилось кровью. — Паскуда! Тут выполняешь задание от правительства, от ЦК, от народа, а она свое гузно ластит!

Теперь им владела одна мысль: как избавиться от жены. «Если враг не сдается, его уничтожают!» — слова, которые он любил произносить.

Он взял себя в руки и стал готовиться к сражению. Он старался теперь не попадаться ей на глаза. Предпринимать какие-либо меры Свинцов пока боялся. Он знал уровень ее связей, о некоторых только догадывался и понимал, что нельзя доводить до прямого столкновения. Свинцов всем своим существом ощущал опасность и невыгодность своей позиции.

Выход был только один: одну из фигур надо вывести из игры. Какую ликвидировать?

Свинцов еще окончательно не принял решения, но уже просчитал десятки вариантов. Если вариант вызывал хоть какое-то сомнение, он его тут же отбрасывал. Он сразу отметал собственное, непосредственное участие. Косвенное — да! И стопроцентное алиби — да!

Свинцов был опытный работник комитета госбезопасности, и разноходовые комбинации по ликвидации объекта разрабатывалась им профессионально и продуманно. Важно выбрать момент, когда объект будет находиться в состоянии сомнабулическом, например, проводит его жену домой, а сам отправится домой в мечтательном настроении. Это в принципе идеальный вариант и стопроцентное алиби в кармане. Но есть одно большое «но»! Объект отправлялся от дома Свинцова. И вдруг автомобиль сбивает студента. Выяснится связь с его домом, а он даже разговоров не желал на этот счет. Все знают в отделе, что относительно изобретения алиби у Свинцова нет равных. Тот знаменитый случай в Париже, когда необходимо было убрать слишком деятельного лауреата Нобелевской премии, еврея с украинской фамилией, которого он чисто и без моральных потерь для своей страны убрал, ведь именно гениальное алиби спасло его. Он так долго мучился, изобретая его, что даже заболел. Правда, потом на Кипре поправился.

Окончательный вариант операции оказался настолько прост, что не вызывал у него никаких сомнений относительно своего успеха.

В тот