поведения разделяется далеко не всеми авторами. Например, Е. Н. Баканов и В. А. Иванников (1983) считают, что термин «потребность» неприменим к так называемым процессуальным деятельностям (исследование, игра), поскольку при их осуществлении отсутствуют такие характерные для потребности черты, как усиление драйва по мере нарастания депривации, объект потребления и феномен насыщения. Однако изучение исследовательского и игрового поведения у животных, о котором мы писали выше, опыты с сенсорной (информационной) депривацией у человека, последствия социальной изоляции и подобное показывают, что в основе представлений о наличии каких-то иных факторов вне и помимо потребностей, инициирующих поведение, лежит крайняя ограниченность наших знаний о многообразии реально существующих потребностей.

Классифицируя потребности, большинство авторов не идут дальше их деления на материальные и духовные, на естественные (биологические) и культурные (исторические). Г. Г. Дилигенский (1982) ограничивается двумя основными группами потребностей физического и социального существования, причем к последним наряду с потребностями в признании, любви, престиже и т. п. он относит также этические, творческие и познавательные потребности. Ясно, что подобные глобально обобщенные классификации трудно использовать в повседневной воспитательной практике.

Другая трудность заключается в бесконечном многообразии вторичных по своему происхождению, производных «квазипотребностей». Так, биологическая потребность поддержания температурного комфорта порождает потребность в одежде, та, в свою очередь, формирует потребность в производстве материалов для изготовления одежды, в создании соответствующей технологии, в организации производства и т. д. По-видимому, имеет смысл классифицировать только исходные, не выводимые друг из друга и не сводимые друг к другу группы потребностей при условии, что любая степень удовлетворения потребностей одной группы не обеспечивает одновременного удовлетворения других групп.

Несколько лет тому назад мы совместно с П. М. Ершовым предложили свою классификацию потребностей человека, выделив среди них витальные (биологические), социальные и идеальные потребности (Симонов, 1975; Симонов, Ершов, 1984). Наша классификация определенно совпадает с классификацией деятельностей по В. Афанасьеву (1977), среди которых автор выделил материальную (производственную), социально-политическую и духовную разновидности.

Основанием для утверждения о самостоятельном происхождении перечисленных трех групп потребностей послужили как результаты изучения сложнейших безусловных рефлексов у животных (им мы посвятили первую главу книги), так и наблюдения за первоначальными этапами развития ребенка.

В миллионнолетней истории потребностей наиболее интересным, важным и вместе с тем чрезвычайно сложным для уяснения моментом является переход от потребностей (и реализующих эти потребности инстинктов) животных к социально детерминированным потребностям человека. Один из лидеров современной популяционной этологии (так называемой социобиологии) Е. Уилсон (Wilson, 1983) подчеркивает, что социальные качества человека принципиально отличны от качеств других живых существ и любые аналогии здесь могут быть приведены лишь с чрезвычайной осторожностью.

В данном пункте фокусируются интересы целого комплекса наук: теоретической биологии, эволюционной теории, сравнительной физиологии высшей нервной деятельности, антропогенеза и психологии.

Применительно к человеку говорить о биологическом и социальном как о присущем и животным, и человеку или одному лишь человеку, по-видимому, неправомерно. Если исключить период новорожденности и глубокую патологию мозга, у человека нет чисто биологических потребностей, поскольку их удовлетворение опосредовано влиянием социальной среды, очеловечено с самого раннего детства. С другой стороны, социальное и идеальное в человеке имеют свои филогенетические предпосылки, свою предысторию на дочеловеческих этапах эволюции. Представление о возможности приобретенного поведения без какой-либо, пусть отдаленной, вражденной основы несовместимо с наукой о высшей нервной деятельности. Сущность взаимодействия врожденного и приобретенного в высшей нервной деятельности человека прекрасно сформулировал Д. К. Беляев: «…формы и нормы общественного сознания, всецело определяемые формой общественного производства и идеологией (не биологией!)… воспринимаются и реализуются в качестве сущностных сил в социальной практике каждого индивидуума по-разному в зависимости от его природных сил – задатков, способностей, влечений… нет специальных генов, например, гуманизма или альтруизма или генов антисоциального поведения. Но есть генетически детерминированные свойства психики, сочетание которых, преломляясь через определенные социальные условия, способствует формированию либо человека с высоким чувством совести, испытывающего отвращение не только к преступной деятельности, но и к карьеризму и стяжательству, либо же человека, который плохо понимает, что такое совесть, со всеми вытекающими отсюда последствиями» (Беляев, 1981, с. 5, 15).

В процессе антропосоциогенеза прогресс шел главным образом по линии совершенствования средств удовлетворения потребностей. Общественный труд, формирование речи и понятийного мышления, а также тесно связанное с речью, хотя и пользующееся иной семиотической системой искусство привели к возникновению культурного наследования, качественно отличного от «сигнальной наследственности» животных – от передачи навыков охоты, гнездостроительства, пения и т. д. от родителей к молодняку. «Культурное наследие, – пишет эволюционист В. Грант, – или унаследование традиций, – это вся совокупность знаний, представлений, искусств, обычаев и технологических навыков, которыми располагает данное человеческое сообщество в любой данный момент своей истории. Вся сумма знаний и традиций – результат открытий и изобретений, сделанных предшествующими поколениями. Она передается и будет передаваться из поколения в поколение путем обучения в широком смысле этого слова» (Грант, 1980, с. 351).

Развитие производительных сил и культуры оказало мощное обратное влияние на расширение, трансформацию и возвышение потребностей человека, поскольку «сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 27). «Тот факт, – писал Л. С. Выготский, – что он (человек. – П. С.) запасается орудием заранее, находится в несомненной связи с началом культуры. Действие человека, возникшее в процессе культурно-исторического развития поведения, есть свободное действие, т. е. независимое от непосредственно действующей потребности и непосредственно воспринимаемой ситуации, действие, направленное на будущее» (Выготский, 1984, с. 85). Заметим, что. подобная «независимость» действия от потребности лишь кажущаяся, поскольку действие продолжает побуждаться трансформированной, производной потребностью – вторичной, третичной и подобной по отношению к исходной. Хотя злак, которым человек засевает поле, будет удовлетворять его (или других людей) потребность в пище лишь через несколько месяцев, потребность, побуждающая сеятеля действовать, не утрачивает своего «продовольственного» происхождения.

В ходе исторического развития потребности человека приобрели качественно новые черты. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить человеческую потребность познания с исследовательским поведением животных, а стадную иерархию – с общественными отношениями, базирующимися, в свою очередь, на отношении к средствам производства и к распределению общественного продукта. Столь же велика дистанция между ритуальными «танцами», пением птиц, игровым поведением животных и человеческим искусством, представляющим специфическую ветвь потребности познания и способности к сопереживанию, отдаленные корни которой угадываются в феномене эмоционального резонанса.

Обнаружение и дальнейшее исследование филогенетических связей между сложнейшими безусловными рефлексами (инстинктами) животных и потребностями человека (при всем их качественном различии) способствует утверждению материалистического подхода к изучению деятельности человеческого мозга, ее высших (психических) форм и движущих сил поведения. Этот путь