руках. Но ничего такого она не увидела, никаких признаков и примет надвигающейся перемены. Роза выглядела просто… усталой?

– И вот однажды, – продолжила Повариха, – шла та женщина от реки, в которой стирала рубахи для своих сыновей, и встретила Птицу, каких никогда прежде не видела. Птица сидела на трухлявом пне, большая и грязная, будто искупалась в золе и пепле, с уродливой лысой головой без единого перышка. Птица пела песню, какую женщина не слышала раньше, а ведь она знала сотню сотен разных Песен. И ей бы пройти дальше, ведь все знают, что не стоит разговаривать с незнакомыми птицами, но женщина остановилась и спросила: «Что это за песня? О чем ты поешь?»

Голос Розы зазвучал выше и резче, взгляд затуманился, плечи поникли, но она продолжала свой рассказ:

– «Я пою о том, чего ты не знаешь, – сказала черная птица. – О резне. О геноциде. О низших расах и тактике выжженной земли. О проломленных черепах и о вспоротых животах. Я пою о смерти и о том, что моим детям теперь надолго хватит еды». Ничего не поняла женщина, но слова напугали ее. «Как тебя зовут?» – спросила она лысую птицу, и та ответила: «Война». Еще больше испугалась женщина, побросала белые рубахи на красную землю и побежала в свою деревню. Да только прибежала она слишком поздно. Пролетела над деревней лысая птица и накрыла ее своими черными крыльями, а за нею пришли ее дети с огнем и железом. И пропала та деревня. Обратилась в дым, да горячий пепел, да холодную золу. Никого не осталось на пепелище. Всех забрали дети лысой птицы: и мужа той женщины, и ее сыновей, и юных девиц, что вздыхали по ночам. И я могла бы рассказать тебе, вороненок, что с ними стало, но я уже рассказала слишком много. Как увидела та женщина, что стало с ее деревней, что стало с ее мужем и с ее детьми, то переменилась она в лице и закричала страшным голосом. Бросилась она на детей лысой птицы и рвала их сильными руками. Но много их было, слишком много, когти у них были острые, а клювы крепкие, железные. Не смогла прогнать их женщина. Схватили ее дети лысой птицы и уже хотели выклевать ее горячее сердце да позабавиться. С кровью и мясом вырвалась женщина из их когтей, вырвалась и убежала в лес. И бежала, покуда у нее хватало сил… А то, куда она прибежала и кого она там встретила, – это уже совсем другая сказка.

Она замолчала и молчала так долго, что солнце успело подняться над лесом, омыло золотом острые макушки гигантских сосен и елей. Ива молчала вместе с ней. В лесу застрекотала сорока, «тинь-тинь» – запела зеленая пеночка.

– Это случилось на самом деле? – спросила Ива.

– Кто ж теперь скажет, вороненок? – вздохнула Роза. – Давно это было, слишком давно – теперь и лес совсем другой, и птицы в нем живут другие. Все это сказки, милая, только сказки.

По следу

– Они были здесь, – сказал высокий темноволосый егерь с татуировками на шее. Салазар не запомнил его имени. – Самое большее – пару часов назад.

До того парень почти четверть часа ползал по лесной поляне, разглядывая каждую травинку, каждую былинку. В какой-то момент Салазар решил, что сейчас егерь начнет нюхать землю, но до этого не дошло. Сам доктор не видел вообще никаких следов того, что на поляне кто-то побывал. Но куда ему…

Салазар не понимал, зачем он вызвался в этот поход. И не просто вызвался, так еще и настоял на своем решении. Он же не следопыт и не охотник, от него в лесу никакой пользы. Лишь путается зря под ногами. Но остаться на станции доктор не смог. От одного взгляда на ряды щитовых корпусов его начинало лихорадить. Потому-то он и натирал мозоли в мокрых башмаках, топая за Григером и его людьми по узким тропам. Потому-то он и делал вид, что не замечает злых, презрительных и даже исполненных ненависти взглядов, которые бросали в его сторону егеря. Доктор не сомневался, что некоторые из них винят его в случившемся с Ласло. Да он и сам так думал. Если бы он той ночью не стал отходить от корпуса, если бы по-настоящему обратил внимание на сорванный замок, если бы поднял тревогу сразу, как заметил фигуру на крыше… Бесконечное «если» – худший из всех кругов ада, и жить ему в этом аду до конца своих дней. Его решение пойти с егерями не более чем жалкая попытка погасить пламя вины.

– Сколько их? – спросил Григер, поправляя на плече ремень охотничьего карабина. Из всего отряда только Салазар был без оружия.

Татуированный егерь мотнул головой.

– Двое, мужчина и ребенок. Они тут были довольно долго, то ли танцы какие танцевали, то ли пытались запутать следы…

– Танцы! – Григер в раздражении пнул какую-то кочку, ошметки мха полетели во все стороны.

– Петляли как зайцы, капитан. – Егерь выпрямился и махнул рукой. – Потом они направились туда. Если поторопимся…

Он бросил многозначительный взгляд на Салазара, но доктор притворился, что ничего не заметил. Конечно, именно он всех и задерживает, не будь его, егеря давно бы настигли добычу. Он расправил плечи, но у егеря это вызвало лишь злую усмешку.

– Тогда пошли. – Григер перехватил карабин поудобнее. – Нечего лясы точить.

Татуированный уверенно зашагал к деревьям. За ним двинулся Григер, а следом потянулись и остальные егеря. Салазар замыкал цепочку, держась на виду, но на некотором расстоянии. Все же он был чужаком – как среди этих людей, так и в этом лесу.

Эх… Дорого бы он отдал за возможность очутиться сейчас в своем кабинете, в своем любимом кожаном кресле, среди книг и скучных бумаг, в городе с его привычными запахами асфальта и выхлопных газов! Что бы там ни говорили об облагораживающем влиянии природы на человека и о том, что, для того чтобы достичь гармонии, люди должны выйти из четырех стен навстречу миру, – это же полная чушь! Выйти в мир, конечно. В мир, который только и ждет, как бы тебя сожрать? В конце концов, люди не просто так строили свои стены. Кто там сказал, что лес – это ад на земле? Салазар не помнил, но обеими руками был готов подписаться под этой максимой.

Лес давил на него всей своей зеленой массой. Все здесь было неправильным, даже свет, пробивающийся сквозь густую листву. Свет, в котором смешались темное золото и свежая зелень, мягкий, плотный и