проснулась и, услышав плач Тома, обняла его и поцеловала, а он впервые обнял меня в ответ. Я тогда впервые поняла, что люблю его, как своего ребенка. А потом Генри вернулся, и мы все снова были вместе. Это была моя семья, и я решила, что буду защищать их даже ценой своей жизни.

Хоть миссис Химмельберг и говорила, как какая-то фантастическая машина из рассказов Герберта Уэллса, как ни странно, я ей поверил.

— Хорошо, пока мы не будем сообщать о Томе в полицию, — согласился я. — Но мне нужно осмотреть его комнату. И еще доступ к его шкафчику в школе. Наверное, будет лучше, если вы поговорите с директором, сообщите, что Тому нужны какие-то его учебные материалы во время болезни, и за ними пришлете друга семьи.

Ей понравилась моя идея и она обещала позвонить директору сразу после моего ухода, а на всякий случай написать мне доверительное письмо, разрешающее доступ к личным вещам ее сына.

Как и ожидалось, в комнате Тома не было ничего примечательного. Обычное логово подростка, забитое книгами, спортивным инвентарем, пластинками, брошенной на пол одеждой и разношенной обувью.

— Я так и не успела здесь прибраться, — извинилась Эдит.

Вряд ли мальчик смог спрятать в этой комнате хоть что-то сокровенное от всевидящего ока матери.

Я уже собирался прощаться, когда почему-то решил спросить:

— Значит, вы никогда не встречались с Ниной, первой женой Генри?

— Нет, — лицо Эдит содрогнулось, но я уже привык к этом эффекту. — Да и Генри о ней практически не вспоминал. Мне было достаточно видеть то, что она она с ними обоими сделала, чтобы возненавидеть ее. И пока Генри так страдал, эта дрянь имела наглость прожигать жизнь в развеселом довоенном Париже, наверняка, меняя мужчин, как перчатки. Я не злой человек, но я рада, что она умерла.

— А вы сами бывали в Париже перед войной?

— Если честно — да, — смутилась Эдит. — Всего один раз. Я ездила с подругами по книжному клубу прямо перед войной. Париж, Ницца, потом поехали в Италию. Осмотрели Рим и Флоренцию. Из Венеции должны были на Восточном Экспрессе отправиться в Стамбул. Но в Европе уже было неспокойно и мы решили, что не стоит продолжать путешествие. Мы остались в Италии, а при первой возможности вернулись в Америку.

Глава 8

Попрощавшись с миссис Химмельберг, я уже готов был ехать в школу Тома, когда одна неожиданная мысль заставила меня резко затормозить у тротуара.

Посмотрев на часы, я понял, что сейчас самое время для визита к Аманде — дети должны быть в школе, невидимый супруг в университете, а сама хозяйка дома как раз вкушать первый завтрак. Развернувшись на безлюдной дороге, я заехал в широко распахнутые ворота. Оказалось, я был прав почти во всем, за исключением того, что миссис Хэйр проснулась довольно рано и пребывала поэтому в привычном раздражении. Увидев меня у дверей, она нахмурилась, как будто ждала кого-то другого, но тут же на лицо вернулась профессиональная благожелательность.

— Привет, Дуглас, дорогой. Заходи. Хочешь кофе или чего-нибудь перекусить? У Марианны есть фасоль и сосиски или она может пожарить тебе яйца. Черт, я сижу тут с раннего утра, потому что агентство мне обещало сегодня прислать кандидатов на должность нового шофера. Мне нужно с ними общаться, показывать им квартиру и совершать пробную поездку, в общем, заниматься полной ерундой. Я бы согласилась на самого первого, но пока еще ни один не явился.

Что тут сказать, мне понравилась стряпня Марианны, к тому же я люблю бесплатные завтраки. За это я был готов терпеть даже фамильярность Аманды.

К тому же у меня был к ней важный разговор. Мысль, которая посетила меня после ухода от Химмельбергов, заключалась в том, что едва ли не все женщины, вовлеченные в эту историю, оказались перед войной в Париже. Две могут быть совпадением, но три?! К тому же, некоторые даты не сходились.

— Простите за нескромный вопрос, — сказал я, воздав должное великолепному завтраку. — Вы сказали, что познакомили с мужем в Англии. Но Лекси сейчас семнадцать, как и Тому. Значит, она родилась перед войной в 37-м, когда вы жили в Париже.

— Подловили! — хлопнула она в ладоши. — Действительно, отцом Лекси был мой первый муж, такой же студент-американец. Глупость была невероятная. Мы поженились, а, как только родилась Лекси, развелись. Дедушка очень злился, но мы с Майклом оба поняли, что совершили ошибку. Все устроилось в конце концов. Дочку забрали родственники в Нормандии, я продолжила учебу. Пропустила всего один семестр. Майкл бросил университет, а потом совсем куда-то пропал. Думаю, поэтому Лекси так хочет поехать в Париж. Она была уже довольно большим ребенком, когда нам пришлось бежать от нацистов, должна многое помнить.

— А вы, когда жили в Париже, не встречали Нину Химмельберг? Настоящую мать Тома?

Аманда посмотрела мне в глаза поверх очков.

— Честно, я не сразу догадалась. В Париже она жила под другой фамилией, имя Химмельберг мне ничего не говорило. Но, когда Том впервые зашел в наш дом, я поразилась, как он похож на нее. Я осторожно расспросила его о семье, и догадалась, что это тот самый малыш, чье фото она мне показывала. Тогда она называла себя Нина Дезомбр. Потому что жила с одним прохиндеем по имени Жиль Дезомбр. Не думаю, что они были официально женаты, но она пользовалась его фамилией. Она не была студенткой или интеллектуалкой, но многие молодые американцы, жившие в Париже в то время, так или иначе знакомились, а у нас с Ниной оказалось что-то общее. У нас у обеих были дети и мы по ним скучали. Конечно, мне было легче, потому что я могла навещать Лекси довольно часто, а Нина ужасно тосковала по своему Тому. Мне кажется, из-за этого она и подсела на наркотики, которые ей любезно доставал Жиль.

— Все, что я слышал пока о Нине, — что она была плохой матерью.

— Она сама признавала, что ей не следовало заводить ребенка. Но это не значит, что она его не любила. Мы много говорили об этом. Она хотела уйти от мужа и забрать Тома с собой, но боялась, что не сможет о нем позаботиться. Говорила, что это единственный взрослый поступок, который совершила в жизни.

— А этот Жиль, он, получается, был каким-то криминальным элементом?

— Еще каким! Все знали, что он торговал морфием, имел связи на черном рынке, даже занимался сутенерством.

— То есть, Нина..

— Нет, что вы! Я не знаю, зачем она