— Ты такой хороший, — сказала она. — Такой хороший. А обо мне не волнуйся, со мной все хорошо.

— Я, кажется, понял, что тебя гложет! — Он просиял. — Ты тревожишься за братьев. Скучаешь. Верно?

— Да, конечно, скучаю. Но у них все прекрасно. Дан пишет, что хозяин обещал взять их в Париж, когда сам поедет по делам.

Джозеф пожал плечами:

— Это действительно прекрасно. Но я не понимаю, почему они сидят в Европе вместо того, чтобы ехать сюда.

— Я как-то слышала — мистер Пол говорил по телефону, — что, если б ему было суждено родиться снова, он выбрал бы Францию или север Италии. Он говорит, озеро Комо — самое красивое место на свете.

— Пустозвон! Чего ж он тут-то торчит? Ехал бы. Соединенные Штаты и без него проживут.

— Сердиться и ругаться вовсе не обязательно.

— Прости. Но подобные разговоры мне не по нутру. Этой страной надо гордиться, ее надо ценить. Особенно таким, как он. У них такая жизнь, такие дома!

— Ничего против этой страны мистер Пол не имеет, я уверена. — Она вдруг поймала себя на том, что оживилась, голос ее зазвенел, окреп. — Просто он живет так с самого детства и принимает это как должное. Ведь привычное не замечаешь.

— Еще бы! Когда тебе приносят огромное состояние прямо в колыбельку, можно уже ничего не замечать.

— Джозеф, ты завидуешь, вот и все.

— Конечно, завидую! — Он наклонился вперед, напряженный, словно туго сжатая пружина. — Я тебе так скажу: когда-нибудь и мои дети смогут принимать хорошую жизнь как должное. Но, надеюсь, они этого делать не станут. Надеюсь, они будут хоть чуть-чуть благодарны отцу и стране за свое благоденствие. Главное, чтобы в сердце жила благодарность, а занимаются пускай чем угодно, хоть кур разводят. — Он вздохнул. — С деньгами можно себе позволить. Деньги — это положение, уровень, а уровень — это деньги. Америка ценит деньги, в этом она ничем не отличается от других стран, потому как природа человеческая повсюду одинакова, ты уж поверь.

— Верю, — равнодушно отозвалась она, вовсе не желая выслушивать его взгляды на мир.

— Анна, ты вправду в порядке?

— Да, — сказала она нетерпеливо. — Зачем снова спрашивать?

— Ты ведь скажешь, если что неладно? Если ты заболела, если с тобой беда?

— Скажу, честное слово, скажу. — Анна встала и, сняв чайник с плиты, принялась наливать чай.

Вчера она, по обыкновению, читала перед сном и наткнулась в книге на незнакомое слово. Открыла словарь. «Одержимый — тот, кого преследует навязчивая идея, страсть, от которой нельзя освободиться». И вот сейчас она наливала Джозефу чай, угощала булочками, смахивала со стола крошки, двигаясь по кухне, точно во сне, и думала: «Я одержимая».

Анна еще убирала в комнате, когда Пол неожиданно вернулся домой. Время было неурочное — суббота, утренний, дополуденный час.

— Простите, — смутилась она. — Я сейчас закончу, я не знала.

— Ничего-ничего. Откуда вам было знать, что я вдруг вернусь. Вы интересуетесь живописью?

На письменном столе остался лежать раскрытый альбом.

— Простите! Я не успела…

— Погодите, не закрывайте! Кого же вы смотрели? Моне?

— Вот это… — в замешательстве пробормотала она. Фруктовый сад, окруженный низкой оградой. Женщина в летнем платье. Солнечный свет, но не знойный — прохладный. Хрупкий и прохладный.

— Это, да? Правда, чудо? Я тоже очень люблю эту картину. Скажите, вы часто смотрите альбомы?

Зачем таиться? Скажу правду — будь что будет. Он молод и совсем не суров, не то что мать. Может, не рассердится?

— Часто, а эту картину особенно. Каждый день.

— Надо же! А почему именно эту?

— Я смотрю — и мне так хорошо, радостно. Оттого, что есть на земле такое место.

— Что ж, это объяснение. По крайней мере, не хуже всякого другого. Анна, может, вы хотите взять этот альбом на время? Не стесняйтесь! И вообще, берите любую книгу, какая понравится.

— Спасибо! Спасибо большое! — От волнения у нее затряслись руки, и она поскорее — хотя он наверняка заметил — спрятала их за спину.

— Благодарить тут не за что. На то и библиотека, чтоб ею пользоваться. Вот, возьмите, возьмите прямо сейчас.

— Ой, я еще не подмела… Но может, мне пока прервать уборку?

— Нет-нет, продолжайте, вы мне нисколько не мешаете. Я буду писать письмо.

Он сел за стол. А она принялась катать по полу механический веник. На улице, у соседей, выбивали ковры, развешанные на бельевой веревке. Бац! Бац! От каждого удара шарахались и взмывали ввысь ласточки; в подмерзшем, пронизанном солнцем воздухе долго оседали пылинки.

— Как поживает ваш кавалер?

Она ошарашенно молчала.

— Так как ваш кавалер?

— Мой кто?

— Ну, ваш молодой человек. Мама сказала, что за вами ухаживает очень милый молодой человек. Или это секрет? Может быть, я вторгся, сказал что-то лишнее?

— Нет, нет. Просто… он не… Он просто друг. Ведь совсем без друзей тяжело. И одиноко.

— Еще бы. — Он отложил перо. — Вы часто с ним видитесь?

— Только по воскресеньям. В мой выходной он работает.

— А когда у вас выходной?

Он даже не заметил, по каким дням ее нет в доме!

— По средам.

— И что же вы делаете в выходной?

— Иногда навещаю родственников — троюродную тетю. Иногда гуляю в парке или иду в музей.

— В музей?! В какой же?

— Естествознания. Или изящных искусств. Мне там даже больше нравится.

— Что именно?

— Ну, он ведь огромный, я еще не во всех залах побывала. Мне египетские вещицы понравились, из пирамид. А на прошлой неделе я наткнулась на «Иглу Клеопатры». Она позади музея, я ее раньше не замечала…

Он покачал головой:

— Анна, до чего же странно устроена жизнь. Вот мы с вами живем под одной крышей столько месяцев и до сегодняшнего дня друг другу слова не сказали.

— Если рассудить, ничего тут странного нет.

— Потому что мои родители здесь хозяева, а вы здесь служите? Да?

Она кивнула.

— Ведь это искусственные барьеры, надуманные! И глупые! Но ничего, старые порядки потихоньку меняются. Люди дружат теперь с кем хотят, необязательно выбирать из узкого круга родительских друзей и знакомых. Так ведь гораздо лучше, верно?

— Конечно, лучше!

— Анна, расскажите что-нибудь о себе.

— Я не знаю… Что вы хотите услышать?

— Чем занимались ваши родители, какой у вас был дом, почему вы оттуда уехали…