В товарищеском матче сборной Москвы против команды Польши Всеволод вышел на замену — центра в первом тайме играл Константин Бесков. А со следующей игры олимпийский состав и нельзя вообразить было без Боброва в центре атаки — Бескова в состав вернули, но на место левого инсайда.

…Сезон пятьдесят третьего прошел уже без переименованного ЦДКА, наказанного за провал на Олимпиаде. Я не смог себя заставить ни болеть за другую команду, ни вообще смотреть футбол. Возможно, я начал огорчительно взрослеть. Хотя взрослость в отрочестве обычно подражательна. Однако подражание это частенько затягивается — и оглянуться не успеешь, как перестал быть собой. Живешь заимствованной у всех жизнью — и не замечаешь, как уже привык к ней. И если даже спохватываешься, не видишь путей возвращения к себе. Взрослое восприятие бездарнее детского. Но жить с ним спокойнее и солиднее.

Интересовал меня по инерции, конечно, Бобров, объявившийся в «Спартаке», где он смотрелся совсем уже непривычно, как знаменитый гость, с которым лестно познакомиться поближе и пообщаться, но всем, пожалуй, легче станет, когда он, провожаемый почтительными взглядами, уйдет.

Бобров ездил со «Спартаком» в Будапешт на открытие нового стадиона, играл в Москве с «Юргорденом» — в более регулярных встречах с командами из капиталистических стран мы угадывали намеки на изменения (после смерти вождя) в нашей жизни за железным занавесом. В шведском клубе выступал знаменитый хоккеист «Тумба»-Юхансон (он и до сих пор частенько приезжает к нам по делам гольфклуба, им вдохновленного и основанного в столице России). «Тумба» — шведский Бобров — с менее, как и положено иностранцу, драматической судьбой. Впрочем, по нашим понятиям, и Бобров относительно благополучен — в сравнении с тем же Стрельцовым…

Попасть на стадион в день открытия сезона — его зачем-то перенесли на первое мая — не составляло таких уж неимоверных усилий. Но я в тот год на стадион и не стремился — трансляции телевизионные были еще новостью. Правда, и смотрели еще с непривычки больше телевизор, чем футбол. Но футбол превращался в главный телевизионный жанр — аудитория его немыслимо расширилась: новые игроки безотлагательно приобретали известность, далеко не во всех случаях заслуженную. Вместе с тем экранный документ казался мне скучнее рождаемого дотелевизионными играми мифа. Не сравнишь ведь слона в зоопарке с мамонтом? Только где увидишь мамонта, а зоопарк открыт…

Сейчас вспомнил, что «Торпедо», как обладатель Кубка, участвовало в матче открытия сезона — и свело ничью со «Спартаком». Кажется, 1:1. Но во втором круге торпедовцев ждал разгром, растиражированный телетрансляцией, — они проиграли «Спартаку» 1:7. И никакого общественного удивления этот страшный конфуз не вызвал — при том, что в итоге команда автозавода заняла призовое третье место в чемпионате. Тогдашний «Спартак» котировался несравнимо выше. Как и московское «Динамо», несмотря на то, что в таблице розыгрыша оно стояло ниже «Торпедо» и в призеры не попало. Но выиграло Кубок. А через год — и чемпионат.

Пятьдесят третий год характерен и некрасивой — со стороны «Торпедо» — историей, хотя необоснованный протест продиктован был тренеру Маслову из руководящих инстанций. В случившемся замешана политика — отнюдь не высокая, но выдаваемая за таковую начальством.

Сосланный в пятидесятом году из московского «Динамо» в тбилисское Михаил Иосифович Якушин с наслаждением занялся ювелирной работой с местными виртуозами, а кроме того, подтянул южан физически, отучил, так казалось, от привычки капризно прекращать борьбу, когда иссякает кураж и необходимо упереться и терпеть. И динамовцы из Грузии смогли претендовать на первенство не в апрельских дебютах на юге, а в завершающей стадии сезона.

Но в год смерти Сталина и низвержения Берии успех грузин в чемпионате Советского Союза был совершенно нежелателен.

Якушина отозвали в Москву — спасать и сохранять столичное «Динамо», а тбилисских одноклубников постарались общими усилиями попридержать. Вот тут и пришлось кстати недовольство торпедовцев судейством в проигранном тбилисскому «Динамо» матче на московском стадионе. Продиктованный Маслову протест тотчас же приняли. Разобиженные тбилисцы расслабились — ставший тренером вместо Михаила Иосифовича Борис Пайчадзе не сумел совладать с норовом земляков, уже начавших было привыкать к хитроумной строгости москвича, — и проиграли повторную игру с треском. 1:4. Я сочувствовал талантливым грузинам, но в тот вечер — матч проходил при электрическом освещении — меня навсегда перевербовал в свои болельщики Валентин Иванов.

…Облик игроков в ту пору видоизменялся — укорачивались считавшиеся еще недавно верхом футбольной элегантности длинные, до колен, трусы, появилась модная стрижка вместо бритых «по-спортивному» затылков. Футбол подстраивался под общеэстетические категории, отказываясь от некоторых обаятельных, но допотопных причуд. И вот на гребне волны своевременных перемен и появился Валентин Иванов.

Второй матч с несчастными тбилисцами показал молодого «Кузьму» во всем блеске. В памяти осталась стереоскопической выразительности картинка, где преобладает белый цвет: белый шар влетает под белую перекладину ворот (до года Олимпиады ворота на стадионе «Динамо» окрашивались витой синей полосой поверх белого, а уж дальше был принят чисто белый стандарт рамы) после удара, нанесенного легкой, летучей, гибкой фигуркой тоже во всем белом: «Торпедо» избавилось не только от длины, но и черноты трусов.

…Решусь, наконец, на признание — столько потеряно, что не так уж и страшно, оказывается, терять и дальше, — которое может (и должно) отвратить от меня настоящих футбольных болельщиков. Вот только где они теперь?

Первого мая — отчасти извиняю себя тем, что не 2-го (биологический ритм нарушился не по моей вине), — я позволил себе невероятный поступок: ушел со стадиона в перерыве между таймами.

Я не то чтобы заскучал — в составах и «Динамо», и «Спартака» играли выдающиеся футболисты: герои футбольного бума середины пятидесятых: Яшин, Симонян, Николай Дементьев, Крижевский, все, словом, классики (дорого дал бы сегодня за возможность увидеть их вновь хотя бы на несколько минут) — но пришла в голову шальная мысль: сопоставить тех, кого сейчас вижу на поле, с ними же, преобразованными телевизионным изображением. За десять минут я успел доехать на трамвае № 23 до Беговой — и сел перед экраном телеприемника «Ленинград». В сравнении с КВН-49 — кстати, приемниками этого типа московских динамовцев наградили за победу в чемпионате сорок девятого года (что можно счесть символом — начиналась и в футболе эра телевидения) — у следующей модели экран был заметно побольше, но все равно смехотворно меньше самых маленьких нынешних телеприемников, если не считать портативных на батарейках (цивилизация ведет к замыканию круга, но это уже другая тема, углубляться в которую пока не буду).

Смотреть телепродолжение матча было увлекательно. Однако чувствовал я себя дезертиром — и до сих пор чувствую, когда вспоминаю свое исчезновение со стадиона. И до сих пор неловко перед теми, кто сидел рядом, — кого-то я лишил билета: матчи между «Динамо» и «Спартаком» ведь не переставали быть аншлаговыми…

…Грешно при всем при том казалось не пойти на стадион специально «на Стрельцова» после закипевшей вокруг молвы о новом, ни на кого не похожем игроке — при том, что пресса не торопилась выделять его и если отмечала, то с нравоучительными оговорками.