В 1937 году от сердечной болезни скончался Иван Николаевич.

Благодаря своевременному бегству из Вязников, умер благочестиво, собственной смертью. Восемнадцатилетний Алеша остался круглым сиротой. Наталия Ивановна и Ия стали ему еще ближе.

В этом году Алексей заканчивал театральную школу ЦТКА. Как лучший выпускник, он был командирован с театром на Дальний Восток. Летом он побывал в Одессе, возможно, в гастрольной поездке. 5 июля 1937 года Алексей Фатьянов написал своему другу Георгию Глекину открытку следующего содержания:

«Егор! Разреши приветствовать тебя от имени бродяги. Непоседы. Одесса, я тебе доложу, город архаический. Слова русского не услышишь, хоть лопни. Даже мат, исконный русский мат, с вывертом произносится. Одесситы, я тебе доложу, нация великолепная. Море тут плещется под самым носом, а все же к родной березке и к гари болот тянет. Скоро в Москве буду, к тебе загляну. Каков стал молодец Егорушка выглядеть. Будь здоров. Алеша».

Теперь лежал перед ним путь на самую далекую, восточную окраину России.

Он впервые отрывался так далеко от дома. Театральная труппа оживленно прошла по Казанскому вокзалу, рядом со студентами несли свои дорожные чемоданы корифеи. С блаженной тревогой, вечной предтечей дальних путешествий, сели в купе вагонов. Качнулся вагон и поплыла Москва за широким окном купе, и колеса стали отстукивать километры по стыкам великой Транссибирской магистрали. За почти двухнедельный путь на Дальний Восток Алексей видел сквозь окно немало российских городов и весей, пронзительно родных даже далеко от дома. О том, как ехали в поезде, он написал в дороге стихотворение «Товарищи едут в Комсомольск», которое тут же и прочел спутникам. Одобряя отзывчивость молодого актера, старшие решили попробовать «выпустить» его на сцену, как поэта.

Первым пунктом их гастролей был Комсомольск-на-Амуре. Потом — Хабаровск. Побыв там какое-то время, актеры сели на пароход, который величественно пошел по водам Амура. Театр вез спектакли пограничникам. Им первым Алексей читал со сцены свои стихи.

«…Мы делаем громадное дело, Егор. В праздники мы обслужили концертами пограничные, самые отдаленные точки, там никто не бывает… И ты не можешь себе представить, как тепло, с какой радостью встречали нас бойцы, люди, которые редко смотрят кино, не говоря о театре, ибо они сторожат нас, обеспечивая нам спокойную работу», — писал Алексей своему другу Георгию Глекину из Уссурийска 20 ноября 1937 года.

Земля, по которой в представлении людей с материка колесили на танке «три танкиста, три веселых друга», действительно, не была избалована посещениями артистов. Здесь уже к ноябрю окончательно утвердилась зима. В такую пору в дальневосточных городах на улицах — ушанки, тулупы да валенки, да скрип снега под ногами.

Актеры переезжали из городка в городок, останавливались в скромных, промерзших гостиницах. Оттуда их возили в машине на отдаленные точки погранзастав. Проезжая по заснеженной тайге, привычные к ограниченному городскому пространству люди словно исцелялись, вбирая просторы иного неба, тучную красоту приморских сопок. Они своими глазами видели службу пограничников в этом субтропическом поясе России, где каждая царапина на живом человеческом теле превращается в долго незаживающую рану. Еще не грянул, но уже зрел конфликт на озере Хасан. Артистов интересовал конфликт как суть спектакля, а театральная кульминация казалась отражением житейских коллизий…

В спектакле «Лес» Алексей играл Петра, Ольга Столярова — Аксюшу. Вместе они играли и в «Вассе Железновой». Ольга была старше на курс. Алексей был влюбчив, и легко очаровывался актрисами. Его чувства выливались в стихи. Несмотря на несовершенный командировочный быт, он безукоризненно следил за своей внешностью и одеждой, черный зимний костюм соблюдал в безупречной чистоте. Старшие замечали, что парень для своих лет довольно образован и зрел. Молодые женщины обращали на него высочайшее внимание старших актрис. Алексей отшучивался:

— Я — всего лишь профессорский сынок-лоботряс, начитавшийся книжек…

Многие и впрямь его считали сыном профессора. Среди актерской молодежи организовывались вечера танцев. Алеша танцевал браво, как юнкер. Какое-то время стояли во Владивостоке. Актеры и актрисы жили в разных гостиницах. Вечером они валились с ног от усталости после мучительных пограничных переездов. Соседи Алеши удивлялись тому, что он по ночам не спит — сочиняет, читает. Почему-то ходил среди актерства такой слух, что у Алеши — больное сердце.

Это я слышала неоднократно и от других людей, которые утверждали, что все Фатьяновы были сердечниками.

Без пяти минут профессионалу Алексею Фатьянову здесь было хорошо. Он чувствовал себя самостоятельным человеком, уехал от стеснительного положения бедного студента, вдобавок, здесь ему часто везло с одноместными номерами. Стихи, написанные по ночам, он читал в концертах и познал уже волнение от аплодисментов, адресованных только ему одному. Стремясь поделиться радостью своих творческих, похожих на праздники, буден, Алеша продолжал писать своему другу Георгию письма.

«Сейчас ночь… В окно заглядывает большеголовая луна. Я сижу на столе и пишу стихи, стихи о жизни, о любви, о счастье, простом человеческом счастье. И я не испытываю знакомую тебе радость, радость художника, когда он творит без мучений и потуг. Творит легко, словно нижет нити, золотые нити, брильянты чудесных слов. И вдруг странное ощущение: словно в сердце ставят перегородку. Хочется сказать что-то большее, что-то очень близкое, но нет слов, нет таких бриллиантов на дне моей души. Нет, нет, это ужасное чувство. Я мечусь по комнате и ищу нужные слова. Я устал, очень устал.

Несколько часов тому назад был вечер. Легковая машина мчала меня по тайге, выкраивая светом ослепительных фар столетние деревья и мелкие, еще не привыкшие жить кусты из таежного вечера. Рдеет тайга, вдали огни… граница… Радостные возгласы и возбужденные лица встречающих. Я в зале. Зал… Пахнет свежим деревом и только что вымытым полом. Четыре окна. Сотня лиц. Читаю стихи… Много читаю. Долго, долго доносятся аплодисменты и крики. Подходит боец. Жмет руку. Ищу глаза. Рука ощущает сверток… Губы раскрывает улыбка: «Стихи. Мои.». И вот сейчас передо мной листки бумаг. Читаю. Оживают слова. Слова теребят сердце, теребят душу, задевают за живое, простые хорошие слова…»

Это письмо написано в Хабаровске 14 января 1938 года.

Его письма к Георгию были пространны и подробны. Алексею хотелось поговорить, рассказать о своих впечатлениях.

Томительное одиночество его продолжалось недолго. Скоро появились новые знакомые.

Алексей Дмитриевич Попов был доволен молодым актером. При случае он упоминал о нем, как об одном из лучших. Обаятельный парень, пишущий стихи, по-хорошему озорной, благородный и старательный не мог не вызвать добрых чувств. Он был самым молодым в труппе, а нагрузку в концертах нес за двоих. Алексей Дмитриевич познакомил Алешу с молодыми поэтами Дальневосточья. Добрый внимательный режиссер, верно, чувствовал, что парню узок круг общения. Так Алексей познакомился со сверстниками-стихотворцами, среди которых оказался Евгений Долматовский. «Мы моментально, как это бывает только в юности или вдали от дома (а тут переплелись оба эти обстоятельства), подружились, и уже подразумевалось само собой, что наш дальнейший литературный путь един и неразлучен…» — вспоминает Евгений Аронович в своей книге «Было», в очерке «Алеша Фатьяныч».