В краевом отделении Союза писателей на Комсомольской улице Хабаровска молодые литераторы рассматривали столичного гостя. Он пытался показать себя весьма значительной персоной, но дальневосточники живо осадили его — им и самим было чем похвалиться. «Да и он по простоте душевной забыл, что собирался задирать нос. Фатьянов признан был «своим в доску» и уже тоже считал себя дальневосточником», — вспоминает Евгений Аронович Долматовский. Среди прочих Алексей декламировал стихотворение «Настя».

Начитанные товарищи высказались в том духе, что похожие стихи уже есть у Бориса Корнилова и Павла Васильева, и ни к чему было развивать уже раскрытую тему Насти. Стихотворения Фатьянову было жаль, отказаться от него он не смог, но согласился «убрать» название.

Алексей подружился с молодыми поэтами. В те дни, когда он не был занят в спектаклях, приходил в писательскую организацию. Там он незаметно стал властвовать благодаря своему неиссякаемому родниковому дружелюбию. Бывало, он приночевывал на диване, обтянутом облупленным, как мальчишка от загара, дерматином. Прежде на этом новом диване проходили редакционные летучки журнала «На рубеже». Но журнал был закрыт, как и многие другие издания тех лет.

С Евгением Долматовским Алексей Фатьянов ездил выступать перед пограничниками самого тяжелого участка. Это были места, сопредельные самурайской Маньчжурии. Алексею выделили полуторку и поручили самому отобрать бригаду. Он был важен и горд этим обстоятельством, и царственно пригласил Евгения составить ему компанию. Проезжая от заставы к заставе, артисты чувствовали, что их там ждали, как теплую связь с Большой Землей. Заснеженные же склоны дальневосточных сопок таили непрестанную тревогу и глубинный холод близкой чужбины.

Спустя годы оба поэта написали по стихотворению о той поездке. Евгений Долматовский сказал о концерте так:

В 1945 году у Алексея Фатьянова появились строки:

Встретившись в том же году в Центральном Доме литераторов, Долматовский и Фатьянов пожали друг другу руки, приятно пораженные общим поэтическим ощущением довоенной юности.

Восемь месяцев длились гастроли по Дальнему Востоку. Прочувствовали молодые актеры на себе не только льдистый воздух амурской зимы, но и летний пик солнца, которое в тех краях иногда жарит по-африкански. Увидели они, как сказочно расцветают багульником сопки, как властно прибывает вода в половодье и крушит все на своем пути. Они дышали ароматами луговых жарков и тюльпанов.

Алексей осваивал военно-пограничную тематику, но все равно это была лирика. Он писал стихи о цветущих садах и свиданиях.

Вернулся Алексей исхудавший, повзрослевший, более уверенный в себе, как поэт.

— Я стал профессиональным актером «третьей категории третьей группы», так здесь написано! — потрясал он в воздухе аттестатом перед счастливыми домочадцами. — Успеваемость признана хорошей! В чем и подписался сам Попов. И это еще не все — благодарность за спектакль «Голуби мира» и дальневосточные гастроли! А вы меня держали: «куда ты едешь, одумайся»… — Говорил он после своего возвращения восторженно притихшим Ие и Наталии Ивановне.

Тогда же Николай Погодин написал для театра ТКА пьесу о пограничниках «Падь серебряная». Актерам не нужно было мучительно вживаться в образ — помогла восьмимесячная чреда общения с хранителями государственных границ. Фатьянов играл в спектакле роль комбата Борисова. Венный китель, пилотка необыкновенно шли к его лицу. Алексеем любовались и зрительницы, и привычные ко всему актрисы.

Евгений Долматовский, приехав в Москву, написал к спектаклю песню на музыку Константина Листова. Исполнять ее поручили Алексею, ведь пел он прекрасно. Евгений приходил и садился в зале, ожидая, когда прозвучит его песня. И тогда Алеша подтрунивал над ним — придумывал свои строчки, по-свойски импровизируя текст. Возмущенный Долматовский приходил в гримерку, начинал было выяснять истину, но встречал наивное удивление. Алеша простодушно уверял, что пел так, как написал автор, ничего не изменяя. Евгений Аронович признавал, что Фатьянов песню не портил, а баловался, как богатырь, играл силой. Он любил розыгрыш, но никогда смех его не становился злым. Зато сам мучительно переживал обиду. От дружеской эпиграммы у него могло подняться давление, шли в ход валерьяновые капли и примочки. Тогда незадачливые обидчики переживали и кляли себя за то, что нарушили благодушие этого большого, доброжелательного, веселого богатыря.

Два года еще поработал Алексей в театре ТКА. За это время он сблизился с московскими литераторами. Все чаще он приходил в Дом литераторов. Тогда вошли в моду субботние вечера отдыха, куда писатели приходили со своими друзьями. Алешу часто можно было увидеть за столом в уютном зале, в компании студентов литинститута. Как всегда, он оживленно спорил, непринужденно курил трубку, держался завсегдатаем. Горел камин, поскрипывала дубовая лестница, люди по-клубному общались. Михаил Матусовский, Лев Ошанин, Павел Железнов, Борис Мокроусов, Ирина Донская — эти люди входили в окружение молодого Фатьянова. Особенно он дружил с Матусовским, Мокроусовым и женой режиссера Марка Донского — Ириной. Молодая женщина была автором пьес и сценариев. Она заметно нравилась юноше. А юноша подражал Есенину. Стихи поэта казались ему гениальными, его облик — идеальным. Пшеничный чуб, вишневая курительная трубка, свободный светлый костюм, ночные бдения в кругу друзей, где читаются стихи и говорятся высокие вещи — таким был 19-летний Фатьянов. Возможно, Ирина Донская казалась ему его Асейдорой Дункан.

29 августа 1939 году у Фатьянова произошла встреча, о которой вряд ли он вспоминал после. Это был один из рядовых дней и одна из рядовых встреч его жизни, но тем она и примечательна для нас.

Алеша ехал из Вязников в Москву. Этим летом он сфотографировался с вязниковскими девушками на поляне. Пожелтевшие фотографические карточки донесли до нас приметы солнечного дня, улыбки двух нарядных девушек, легкий полевой ветерок, беззаботное выражение лица поэта, поглощенного счастьем взрослого бытия… Кончалось лето, и он уезжал на сезонную службу в театр со станции Мстера. Наверное, он волновался, припоминая облик одной из подружек…

На станции случилось небольшое происшествие. Паровик остановился, и вагон стали штурмовать желающие уехать. Фатьянов заметил стоящих в отдалении двух девочек, вчерашних школьниц, растерянно поглядывающих на штурм вагона. Огромные, неподъемные для девчушек чемоданы красноречиво говорили о том, что юным пассажирками уехать не суждено. Алеша, пользуясь своим богатырским ростом, растолкал толпу, выскочил на перрон, схватил оба чемодана и через головы толпящихся поставил их в тамбур. Каким-то чудом и девочки вдруг попали в вагон. Алеша усадил их рядом с собой, на свободные места.