смесь шока и бешенства. Мои сестры ухмыляются как непослушные школьницы, которыми были раньше, пока моя бабушка не поворачивается к ним. – Роуз, тебе я оставляю свои неопубликованные рисунки и кисти в надежде, что ты нарисуешь себе более счастливое будущее. Лили, когда я умру, все зеркала в этом доме станут твоими, я надеюсь, ты увидишь, во что ты превратилась.

Теперь уже никто не улыбается, включая меня. Я в ужасе жду следующих слов бабушки.

– Дейзи – единственный человек в этой семье, никогда не просивший у меня ни копейки, – говорит она, улыбаясь в мою сторону. – Я планирую оставить внушительную сумму ее любимым благотворительным фондам.

– Спасибо, – говорю я, а Лили кривится.

Я благодарна, правда, но признаюсь, я всегда втайне надеялась, что когда-нибудь Сигласс станет моим. Не думаю, что кто-либо в семье любит его так же сильно, как я. Бабушка отпивает глоток шампанского, прежде чем продолжить.

– Моя авторская прибыль будет продолжать идти в мои любимые благотворительные фонды до тех пор, пока на это будут средства. Я оставляю Сигласс в руках моей драгоценной правнучки. Надеюсь, мы все можем согласиться, что Трикси это будущее семьи. Мой дом будет удерживаться трастом для нее одной, пока она не повзрослеет, вместе с другой прибылью и будущими выплатами от издателей…

– Погоди минуту, – перебивает Лили, снова закуривая. Она затягивается и выдыхает облако дыма. – Ты оставляешь все моей дочери, ребенку, и ничего мне? Ты наконец-то окончательно тронулась.

Роуз улыбается ее взрыву. В отличие от остальных она кажется полностью безразличной и не оскорбленной.

– Не все, – вздыхает бабушка. – Лили, пожалуйста, перестань курить в моем доме. Прежде чем крохотные шестеренки в твоей голове попытаются крутиться – завещание предусматривает, что ты не получишь ни пенни из того, что достанется Трикси. Кроме того, я еще не умерла. Тебе надо научиться самой прокладывать путь в жизни, мир тебе ничего не должен, как и я. Но… обрадует вас это или нет, я начала работать над своей последней книгой.

– Ты годами не писала ничего нового, – говорит отец.

– Что ж, мне нечего было сказать. Но теперь у меня есть последняя история, которую я хочу рассказать. Она о дисфункциональной семье, похожей на нашу.

– Что? – говорит Нэнси.

– Ты написала о нас книгу? – спрашивает Лили.

– Я набросала несколько идей, – отвечает бабушка.

Отец невольно грохает бокалом по столу.

– Ну, я не думаю, что это будет продаваться. Я хочу знать зачем? Зачем приглашать всех нас сюда, если ты все это время планировала ничего нам не оставить? Я твой сын. Твой единственный ребенок…

– Пожалуйста, тише, – прерывает Лили. – Трикси уже спит наверху.

– Потому что будущее этой семьи и то, что я оставлю после себя, долго было в моих мыслях, – говорит бабушка.

Мне кажется, она собирается сказать что-то еще, но нет.

Она молча замирает с округленными глазами – вместе с остальными – когда мы слышим тоскливый перезвон колокольчиков снаружи и хлопок двери в другом конце дома.

Уже почти десять вечера.

Прилив.

Я вижу, мы все думаем об одном и том же. Невозможно пройти по перешейку в это время ночи, и никого больше не ожидается в Сиглассе этим вечером.

– Может, Трикси проснулась? – шепчет моя мать.

– И пошла погулять под дождем? Не думаю, – отвечает Лили.

По-моему все мы знаем, что это не мою племянницу мы слышим в коридоре.

Все с ужасом глазеют на дверь кухни, слушая звук тяжелых приближающихся шагов. Мы коллективно задерживаем дыхание, когда дверная ручка начинает медленно поворачиваться.

Восемь

30-е октября 22:00 – восемь часов до отлива

Отец откидывается на стуле, Нэнси охает, Лили взвизгивает, а бабушка чертыхается, когда дверь распахивается. Пламя свечей на столе подрагивает, отбрасывая на наши лица зловещий узор, и только Роуз держит эмоции на коротком поводке в то время как в дверном проеме появляется мужчина. Свет из коридора подсвечивает его сзади, и у меня уходит несколько секунд, чтобы узнать фигуру человека, наложившего новую тень на этот вечер.

Конор входит в кухню. Мужчина, которого я тайно любила с детства, слишком давно оставался чужим. Я провела бо́льшую часть жизни в зале ожидания любви, где меня не замечали те, чьего внимания мне хотелось. Другим как будто так просто это дается – у Лили никогда не было проблем с привлечением внимания противоположного пола – но я всегда была немного неловкой. Я никогда не знаю, что сказать или сделать, когда мне кто-то нравится, поэтому обычно я вообще ничего не говорю и не делаю. И все же никто здесь не одобрил бы моих отношений с Конором. В каждой семье есть черная овца, а с фамилией вроде Даркер[7], кажется весьма справедливым, что в нашей она не одна. Я собираюсь что-то сказать, думаю, как и каждый из нас, но бабушка всех опережает.

– Добро пожаловать, Конор. Я не знала, появишься ли ты.

– Ты его пригласила? – спрашивает моя мать.

– Может, Конор и не из Даркеров, но он часть семьи, – говорит бабушка.

– Это как посмотреть, – говорит отец, уставясь в стол.

Конор игнорирует его слова: – Я пытался позвонить, предупредить об опоздании – я застрял на работе – но у тебя что-то не так с телефоном.

– Да. Он все время звонил, поэтому она его отключила, – говорит Лили, делая еще один большой глоток шампанского, словно это лимонад.

– Ну, я хотел прийти, – говорит он.

Лицо бабушки загорается как новогодняя елка. Она всегда обожала Конора, как и все женщины в этой семье в какой-то момент. Мужчина, которого я теперь вижу у двери – выглядящий немного потерянным – напоминает мне мальчика, каким он был во время нашего знакомства. От некоторых воспоминаний нельзя убежать.

Мы впервые увидели девятилетнего Конора Кеннеди с ведром и лопатой в один жаркий летний день. Он сидел один на нашем – как мы считали – пляже, как раз напротив Сигласса. Он как будто вторгся на нашу территорию. Бухта Блексэнд это общественная часть береговой линии, но никто никогда не наведывается на эту полоску черного песка. Сюда слишком сложно добраться, не карабкаясь по скале, и кругом достаточно знаков об опасности плавания в море. Я не верю в любовь с первого взгляда, но что-то с первого взгляда случилось с женщинами нашей семьи в тот день. Со всеми.

Мне было четыре, Лили – восемь, Роуз – девять. Мы жили в своем мире в летние месяцы, проведенные в Сиглассе, пока мой отец был слишком занят, путешествуя по настоящему.