— Устал я. В баньку хочу.

— И то верно. — Гунька потёр ладони. — Скажу Гундосому, пусть соберёт со стола и в баньку притащит. Я за девками. Попаримся и похороводим. А ты молодец, с баней хорошо придумал. Ну так что, погуляем на дармовщину?

— Уговорил. — Трудно отказать Гуньке. Соблазн уж больно велик. Кислая в голову шибанула, женского тепла, ласки захотелось. — Ладно. Беги за девками.

* * *

Банька удалась на славу, да и вечер не подкачал, растянулся в грандиозную пьянку до рассвета. Гуляли весело и громко. На еду и выпивку потратил все вырученные в конторе патроны, и даже те, что были припрятаны на чёрный день. Стало быть, этот день настал. Послеобеденное пробуждение в компании пышногрудых девиц принесло головную боль и кучу проблем.

Банщик, Воха Обух спокойный и очень вежливый мужик. Чужого не возьмёт, но и под шумок может отсебятины втюхать. Дармовщина, обещанная Михалычем закончилась в лавке Гундосого. В бане свой хозяин, свои цены и правила.

Жена банщика Минька Конопатая большая мастерица закуску подносить. Тащит всё чего гости пожелают. И где она только находит угощения посреди ночи? Свежину, вяленое мясо, соления разные. Сами знаете, как оно бывает под кислую да в хорошей компании о цене не думаешь. А тут ещё девицы постоянно чего-то хотят. То сладкого им подавай, то солёного. И как тут откажешь? Отдашь последнее, вот и отдал.

Но что-то мне подсказывает, эти красотки с Минькой в сговоре. Уж как-то быстро и ловко мои карманы опустели.

И не просто опустели, задолжал я банщику шесть патронов. Понятное дело не просто так, за услуги, хлопоты у стола, соления, варения, да разносолы. Сюда же, записана и оплата за комнатушку, что состоит при Вохиной баньке. Да это и комнатой сложно назвать, стены сбиты из нестроганых досок, дверь со щеколдой. Большой стол посредине, две лавки, кровать за драными занавесками. Стойло для скота и то просторней.

Потратился я на угощения, в должниках оказался. А это, ой как нехорошо. Ко всем неприятностям, добавились стеклянные бутылки, что я отрыл на развалинах, и собирался выгодно обменять в лавке Гундосого. Они, почему-то оказались разбитыми. И не только бутылки, чашечки, запарник, тоже пришли в негодность. Кто и когда их разбил не знаю. Может сам и попортил, когда в мешке рылся. А может и не я вовсе, не помню. Да и как тут вспомнить, столько всего было.

Голова раскалывается, кости ломает, нутро выворачивает. Похмелье, будь оно неладно. Состояние я вам скажу скверное, гадкое. Воду ковшами пью, похмеляться не умею, от того и страдаю. О кислой подумаю, или запах унюхаю к ведру бегу.

А вот Гуньке хоть бы хны, подшучивает над моими страданиями. Залил в себя пол кувшина кислой, сидит на лавке в чём мать родила, девок тискает. А те хохочут, да так громко и заливисто, словно и не было ночной попойки. Голышом расхаживают, босыми ногами по деревянным полам шлёпают. Похоже, из всей нашей компании я один болею. Остальным хорошо, весело.

— Ну, что? — Заговорил ко мне Гунька, нацепил самую радушную из своих улыбок, зубы скалит. — Продолжим хороводить? Девчонки горят желанием ещё разок в баньке попариться. — Хлопнул Гунька Тому по смуглому заду, а та, наигранно ойкнула, тряхнула большой грудью и завалилась на кровать.

— Не горю, сгораю. — Пропела Любаня призывно стреляет в меня бездонно голубыми глазками. Сидит у стола, только-только оторвалась от кувшина с кислой. — Бродяга, ты ещё вчера обещал отхлестать веничком. А может, позабыл? Так я напоминаю. Пошли, готовая я. — Взгляд красотки медленно сполз вниз, туда, где серая простыня прикрывает моё мужское достоинство.

— Иди сюда. — Ухватил я Гуньку за руку и потащил за цветастую занавеску что отгородила отхожее место.

— Ты чего? — Дружок скривился. — Отпусти, больно же.

— Какая банька? Последнее выгреб, ещё и должен остался.

— Да ладно тебе. — Гунька высвободил руку и побрёл к столу. Мне ничего не оставалось как отправиться следом за ним. — Не думай о плохом. — Выдохнул Гунька и приложился к кувшину. Громко хекнул, вытер ладонью рот и продолжая улыбаться, поведал. — Пей, гуляй. Я угощаю.

— И чем же ты угощаешь? — Прошипел, в голове гудит, желудок урчит. Плохо мне, но и молчать нет резона. — Вчера был пустой, а сегодня в наваре? Объясни.

— Ты чего Бродяга? — Гунька таращится на меня, хлопает глазами. — Ты же сам посылал за Михалычем.

— Я? — Пришла и моя очередь удивляться. — Когда велел? Зачем?

— Как зачем? Обсудить детали. Завтра уходим.

— Не может быть. — Жалобно заскрипела кровать, я на неё уселся, грохнулся со всего маха. Похмелье выветрилось в одно мгновение. — Завтра?

— Ну, да. Михалыч сказал — веселитесь, отдыхайте, за всё уплачено.

— Уплачено? А как же долг? — Не знаю, почему меня именно это волнует больше, чем скорый поход на болото? Наверное, не до конца протрезвел.

— Это ты у него спроси. — Дружок хмыкнул. — Может, спутал чего? Михалыч, под самое утро заявился. Минька у стола шустрила. — Гунька призадумался, поскрёб небритую щеку. — Колбасу принесла.

— О чём мы с Михалычем говорили?

— Не мы, а ты. — Гунька прижал к себе Тому, смачно поцеловал её в губы и завалил на кровать.

— Гунька?! — Прикрикнул и толкнул его в плечо. — О чём вели разговор?

— Не помню. — Гунька тискает Тому, не до меня ему.

— А кто помнит?

— Я помню. — Пришла на выручку Любаня. — Вы с ним долго болтали. Про воду, еду говорили. А потом, ты пожаловался. Сказал — праздник в разгаре, а в карманах ветер гуляет.

— И что?

— Да ничего. — Брякнул Гунька. Тома вырвалась из крепких объятий. Дружок хлопнул её по мясистому заду, схватил за руку и усадил себе на колени. — Михалыч, Миньке патронов отсыпал. — Запустив ладонь Томе между ног вспомнил Гунька. — Пригоршню. Даже не сосчитал, отсыпал и ушёл.

— Если отсыпал, почему Воха на меня долг записал?

— Ты чего ко мне привязался? Откуда я знаю? Михалыч пришёл, Минька со стола прибиралась. А Воха. — Гунька чмокнул девицу в щеку. — Спать ушёл.

— Спать он ушёл. А меня ни свет, ни заря растолкал и про долг напомнил.

— Да ты чего Бродяга? Как записал, так и вычеркнет. Подумаешь, велика беда. Давай хороводить, когда ещё такой случай выпадет? Пей, гуляй, за всё уплачено. Редкая удача в наше время.

— Дурак ты Гунька. Какая же это удача?

— Ну вот, к нему как к брату, а он обзывается. Спасибо.

— Бродяга. — Окликнула Любаня, стреляет в меня глазками. Волосы чёрные как смоль, свисают до пояса. Губки алые, пухлые, как ягода малиница что растёт у реки. — А пойдём в баньку, что-то я продрогла. Тепла хочу.

— И ласки. — Прижимаясь к Гуньке, прошептала пышногрудая Тома. — Странные вы какие-то. — Тома поднялась и виляя задом пошла к столу. — Всю ночь кислую пили, разные истории рассказывали. Интересно конечно, но и совесть нужно иметь. Мы же женщины, нам любви хочется.