были достаточно сильны, чтобы надежно держать прогрессистов в узде. Им не нужна была поддержка Лассаля.

Неправда, будто Лассаль подал Бисмарку идею, что революционный социализм является мощным союзником в борьбе против либералов. Бисмарк издавна понял, что низшие классы большие монархисты, чем средние классы[16]. Кроме того, когда он был представителем Пруссии в Париже, ему пришлось наблюдать цезаризм{31} в действии. Не исключено, что его пристрастие к всеобщему и равному избирательному праву было усилено разговорами с Лассалем. Но в тот момент он не нуждался в сотрудничестве Лассаля. Социалисты были еще слишком слабы, чтобы считать его важным союзником. К моменту смерти Лассаля во Всеобщем рабочем союзе{32} насчитывалось не более 4000 членов[17].

Агитация Лассаля не мешала деятельности прогрессистов. Это досаждало, но не мешало. Да и ничему полезному научиться от него они не могли. То, что прусский парламент – чистая бутафория и что армия является главной опорой прусского абсолютизма, для них не было новостью. Они противостояли власти именно потому, что знали это.

Короткая демагогическая карьера Лассаля примечательна тем, что впервые на политической сцене Германии идеи социализма и этатизма вступили в борьбу с идеями демократии и свободы. Сам Лассаль не был нацистом; но он был самым видным предшественником нацистов и первым немцем, претендовавшим на роль фюрера. Он отвергал ценности Просвещения и либеральной философии, но не как романтический поклонник Средневековья и королевского абсолютизма. Он отрицал их, но при этом обещал реализовать с еще большей широтой и размахом. Либерализм, утверждал он, стремится к иллюзорной свободе, а я приведу вас к подлинной свободе. И эта его подлинная свобода означала всемогущество государства. Враг свободы – не полиция, а буржуазия.

Именно Лассаль лучше всего выразил дух наступавшей эпохи, сказав: «Государство – это Бог»[18].

Глава II Триумф милитаризма

1. Прусская армия в новой Германской империи

Поздним вечером 1 сентября 1870 г. король Вильгельм I, окруженный пышной свитой из князей и генералов, смотрел с холма, расположенного к югу от реки Маас, на разворачивающуюся битву, когда курьер доставил донесение с сообщением, что капитуляция Наполеона III и всей его армии неминуема. Тут Мольтке повернулся к графу Фалькенбергу, который, как и он, был членом парламента Северной Германии, и произнес: «Отлично, коллега, случившееся сегодня надолго решает нашу военную проблему»{33}. А Бисмарк, обменявшись рукопожатием с наследником Вюртембергского трона, самым влиятельным из немецких князей, сказал ему: «Этот день защитит и укрепит немецких князей и принципы консерватизма»[19]. Это первое, что пришло в голову двум наиболее могущественным государственным деятелям Пруссии в час великой победы. Они торжествовали, потому что победили либерализм. Их не волновали лозунги официальной пропаганды: «разгром потомственного врага», «защита государственных границ», «историческая миссия дома Гогенцоллернов и Пруссии», «объединение Германии», «Германия превыше всего». Князья победили свой народ; только это было для них важно.

В новом Германском рейхе полный контроль над прусской армией принадлежал императору, но не как императору, а как королю Пруссии. По особым соглашениям с Пруссией – не с рейхом – вооруженные силы 23 из 24 объединившихся государств были включены в прусскую армию. Только король Баварии сохранил некоторый контроль над своей армией в мирное время, но в случае войны она также переходила в полное подчинение императора. Законы о призыве и продолжительности военной службы подлежали утверждению рейхстага; более того, его согласие требовалось для выделения денег на содержание армии. Но парламент не имел никакого влияния в собственно военных делах. Армия была армией короля Пруссии, а не народа или парламента. Император и король был Верховным главнокомандующим. Начальник генерального штаба был первым помощником кайзера в проведении операций. Армия не подчинялась гражданскому правительству, а стояла над ним. Каждый командир имел право и обязанность вмешаться, если считал работу гражданской администрации неудовлетворительной. В своих действиях он отчитывался только перед императором. Однажды, в 1913 г., такое вмешательство военных, случившееся в Цаберне{34}, привело к ожесточенным дебатам в парламенте; но случившееся было вне юрисдикции парламента и армия одержала верх.

Надежность армии была безусловной. Никто не сомневался, что все части могут быть использованы для подавления мятежей и революций. Даже предположение о том, что воинская часть может отказаться от выполнения приказа, или что резервист, призванный на действительную службу, вдруг не явится на призывной пункт, было бы сочтено абсурдным. Немецкий народ изменился поразительным образом. Позднее мы обсудим существо и причину этой важной перемены. Главная политическая проблема 1850-х – начала 1860-х годов была решена. Все немецкие солдаты теперь были безоговорочно преданы Верховному главнокомандующему. Армия стала надежным инструментом, которому кайзер мог доверять. Тактичным людям хватало здравого смысла не говорить открыто, что эта армия при случае выступит против внутреннего врага. Но Вильгельму II подобная сдержанность была чужда. Он прямо говорил рекрутам, что их долг – по приказу стрелять в своих отцов, матерей, братьев или сестер. Либеральная пресса выступала с критикой подобных заявлений, но либералы не имели влияния. Преданность солдат была беспредельной; она больше не зависела от продолжительности военной службы. В 1892 г. армия сама предложила сократить срок службы в пехоте до двух лет. При обсуждении законопроекта в парламенте и в прессе никто даже не упоминал о политической благонадежности солдат. Каждый знал, что теперь армия, вне всякой связи с продолжительностью службы, стоит «вне партий и вне политики», т. е. является послушным и надежным инструментом в руках императора.

Между правительством и рейхстагом шли постоянные распри по военным вопросам. Но соображения о полезности армии для поддержания почти незамаскированного имперского деспотизма были здесь совершенно ни при чем. Армия была настолько сильна и надежна, что любая попытка мятежа была бы подавлена в считанные часы. Никто в рейхе и не мечтал о революции; дух мятежа и сопротивления угас. Когда не было трудностей со средствами, рейхстаг был готов одобрить любые предложенные правительством ассигнования на армию. В конечном итоге армия и флот всегда получали то, о чем просил генеральный штаб. Рост вооруженных сил сдерживался не столько финансовыми соображениями, сколько нехваткой людей, которых генералы считали пригодными для офицерских должностей. С увеличением армии перестало хватать дворян для заполнения офицерских должностей. Постепенно росло число офицеров простого происхождения. Но генералы настаивали, чтобы офицерский корпус пополнялся только отпрысками «добропорядочных и зажиточных семей». Число такого рода кандидатов было ограничено. Большинство выходцев из семей верхнего среднего класса предпочитало другие карьеры. Они не рвались стать профессиональными офицерами и терпеть презрительное отношение сослуживцев-аристократов.

Рейхстаг