— А если бы они к тебе заехали? — жестко спросил Беспалов.

— И я бы оказался в таком же положении, как Миронов. У нас за человека заступиться некому. Мы в своей стране уже давно хуже чужих.

— За Миронова заступились, — сказал Беспалов.

— Кто за него заступился?

— Полдеревни, вместе со священником.

— А машину кто поджег? — спросил Николай.

— Видать, сама загорелась. Может, с электропроводкой что-то не в порядке было. Теперь уж не выяснишь.

— Да, дела, — покачал головой Николай. — Не знаешь, чего и ждать. Хачики это так не оставят. Они за сгоревший джип будут мстить с особой жестокостью.

Беспалов промолчал. На секунду подумал, что зря он так погорячился, ввязавшись в разборки местного значения. Но тут же отринул эту мысль. То, что произошло, — не разборки местного значения, а защита чести и достоинства русского человека. Ему, офицеру армии, стало обидно за державу, которую унижали на глазах всей деревни. Если бы на улице возникла обычная бытовая драка, он мог пройти мимо. В крайнем случае разнял дерущихся. А здесь высокомерно и нагло плевали в душу жителям всего села. Такое прощать нельзя. Зло, оставленное без наказания, будет плодить новое зло. И чем дальше, тем безжалостнее. Этого он вдоволь насмотрелся на Кавказе.

Он вдруг снова вспомнил Надю, которую не видел больше года, и ему нестерпимо захотелось к ней. Это желание возникло внезапно и заполнило всю душу. Он понял, что уже не справится с собой и успокоиться может лишь после того, как увидит Надю. Но одновременно с этим в душе возникла неясная тревога. Ведь неспроста она уже столько времени не отвечала ни на одно его письмо. Для такого долгого молчания должна быть очень серьезная причина.

4

Беспалов мечтательно поднял глаза к потолку и, покачнувшись на стуле, втянул ноздрями воздух. Словно Надя была так близко, что стоило потянуться, и можно было прикоснуться к ней, ощутить ее тепло. Он помнил ее всю: ее тонкие ласковые руки, ее всегда такие счастливые глаза, запах ее волос. Ее легкое дыхание, когда она по-детски несмело прикасалась губами к его щеке, трепет ее тела в своих объятиях.

Природу нельзя переделать, она все равно возьмет свое. Мужчина создан для того, чтобы любить женщину. Ни одно существо на свете не может быть для него дороже нее. Сейчас Беспалову казалось, что он никогда не любил Надю так, как в эту минуту. Ему хотелось взять ее на руки, прижать к груди и уткнуться лицом в мягкие, рассыпавшиеся волосы. Вдыхать ее аромат, чувствовать еле уловимый пульс на шее во время прикосновения к ней горячими губами и ощущать, как начинает кружиться голова от запаха женщины. Словно будоражащее вино прокатывается по всему телу. От этой картинки, возникшей в сознании, сладко трепыхнулось сердце. Он открыл глаза и, посмотрев на свояка, спросил:

— Когда идет автобус в город?

— Уже ушел. Теперь будет только завтра утром. А тебе для чего?

— Засиделся я у вас, — сказал Беспалов. — Пора искать себе какое-нибудь дело.

— Какое тебе дело, — осуждающе покачала головой Настя. — Ты еще до сих пор с палкой ходишь. Вот когда поправишься, тогда и поедешь в город.

— Прелесть ты моя, — Беспалов протянул руку и, обхватив Настю за талию, прижал к себе. — Каждого тебе хочется пожалеть, каждому помочь.

— Ты мне не каждый, — сказала Настя, осторожно высвобождаясь из его объятий. — Ты мне брат родной.

— Я и так пробыл у вас две недели. Сколько же можно еще?

— Сколько нужно, столько и пробудешь, — отрезала Настя.

— Действительно, куда тебе торопиться, — поддержал ее Николай.

— Друзей навестить надо, душа уже изболелась, — сказал Беспалов. — Повидаюсь с ними и вернусь к вам.

Утром, оставив тросточку в доме сестры, он выехал в областной центр, а к вечеру добрался до маленького городка, в котором жила Надя. Всю дорогу он думал только о ней. С трогательной нежностью вспоминал первую ночь, которую они провели вместе. Надя боялась близости с ним, хотя понимала, что когда-то это все равно должно произойти. Для нее это было впервые. Она заранее нарисовала себе картину того, что должно случиться и, как ей казалось, тщательно подготовилась. Взяла с собой халат, в который переодевалась перед тем, как принять вечерний душ, зубную щетку и даже маленькое полотенце. Едва сдерживая улыбку, Беспалов молча наблюдал за тем, как она доставала из пакета эти вещи, потом подошел к ней, обнял за плечо и поцеловал в голову. Она стыдливо подняла глаза, тут же отвернулась и ушла в ванну.

Утром она боялась посмотреть на него. Ей было стыдно за прошедшую ночь. Беспалов приготовил завтрак, заварил чай, но она молча сидела за столом, опустив голову и не притрагиваясь к еде. Он взял в руки ее ладони, поцеловал их несколько раз, потом поцеловал Надю в шею. Она подняла лицо, и он увидел в ее глазах слезы.

— Глупая ты, — сказал Беспалов. — Нет ни одной женщины, с которой бы этого не случилось. Главное, чтобы мы любили друг друга. Я тебя очень люблю. — И он снова поцеловал ей руки.

Она всхлипнула и, прижавшись к нему щекой, тихо произнесла:

— Я тебя тоже люблю.

Эта сценка часто вспоминалась ему на Кавказе. Солдаты очень тосковали по своим девушкам. В свободные минуты они доставали их фотографии, долго и молча разглядывали любимые лица, писали письма и по несколько раз перечитывали полученные в ответ. Эти весточки из дома сохраняли им жизнь потому, что сулили будущее, которое, вне всякого сомнения, казалось счастливым. Но, случалось, приходили и другие вести. Не дай бог солдату получать их. Вражеская пуля и та казалась не таким злом, как письмо, в котором сообщалось об измене любимой. Тогда солдат уходил в себя, сидел, насупившись, ни с кем не разговаривая. Беспалов не брал таких на задание, считая, что в соприкосновении с противником они не будут жалеть себя, а значит, не будут думать о других.

Надя перестала ему писать полгода назад. Он очень переживал, отправил ей несколько нервных писем, в которых обвинял ее в неблагодарности, но ответа не получил и на них. И тогда вспомнил последний разговор, который постоянно пытался выбросить из головы. Он произошел около ее дома перед самым отъездом.

Надя была очень непосредственным, романтическим существом. Ей казалось, что вокруг живут только хорошие люди. Услышав, что его посылают на Кавказ, пришла в ужас. Не потому, что его могли там убить, а потому, что он должен будет убивать других.

— Я не собираюсь никого убивать, —