– Да, похоже, они решили короновать удобного им Любомира. Мой братец всегда был податлив и слишком доверчив. Вертеть таким королем шляхте куда проще. А только получат они не мягкого и безвольного Любомира, а меня. И я развешу на всех столбах изменников, уж помяни мое слово. Я старший сын и наследник Сигизмунда.

– О смерти короля Сигизмунда так и не сообщили. – Теодор сел в резное кресло из дуба, вывезенное из Тривосьмого царства. Василиса волком глянула на него, но великий магистр и бровью не повел.

– Сколько войска смогут собрать те, кто поддерживает Любомира?

– Пока ваш отец при смерти, большинство шляхтичей будут выжидать, чья возьмет. Думаю, воевода Бронислав – наиболее упорный ваш противник. В Белом городе не больше шести тысяч ратников, и, возможно, они смогут собрать до тысячи рыцарей… – Теодор задумался, – вернее всего – не более шести сотен.

– Я думаю так же, магистр. У нас же две с половиной тысячи рыцарей! А сколько шляхты перешло на нашу сторону… Почитай, везде, где мы проходили, нам открывали ворота без боя.

– Бог помогает праведным, – многозначительно заметил Теодор, – объединив орден и Белое королевство, мы станем сильны, как никогда до этого. На востоке и на юге, и даже на севере – везде живут варвары, не знающие культуры и света истинного бога. Наш долг – принести им плоды закатной цивилизации.

– Верно, мой брат. – Казимир обнял магистра за плечо. Василиса уже заметила, что члены ордена именуют друг друга братьями. – Нас ждут великие дела.

«Ты бы хоть мылся иногда, великий представитель цивилизации», заметила про себя Василиса, но вслух сказать не решилась.

– Враг силен, опасен и коварен, – продолжал магистр, – он принимает разные обличья, но он бессилен пред истинной верой и силой нашего бога. – Казимир осенил себя крестом.

Вечером Василиса попыталась расспросить Генриха, он единственный из чужаков разговаривал с ней и не смотрел на нее как на вошь.

– В чем суть вашего ордена, за что вы сражаетесь?

Генрих задумался, прежде чем ответить.

– Видишь ли, дорогая Василиса… Люди, живущие на нашей земле, несовершенны. Одни сильные, а другие слабые. И сильным можно стать, только борясь с другими и проявляя беспощадность к самому себе. Любой человек должен стремиться к тому, чтобы быть сильным. Мы лишь подстегиваем и побуждаем их к этому. Сильный растет, слабый умирает. Как заботливый земледелец, мы вырываем слабые побеги, оставляя лишь сильные и жизнеспособные.

– Разве долг сильного не состоит в том, чтобы защищать слабых? – удивилась Василиса. – У нас все богатыри и витязи именно так живут.

– Верно, – кивнул Генрих, – и поэтому вы проиграете. Вашим слабым хорошо. Всегда есть кому их защищать. У них нет резона самим становиться сильней: зачем? Наши же люди крепнут в непрерывной борьбе, совершенствуясь постоянно. Да, у нас не родятся богатыри, как у вас, но зато именно у нас появились тяжеловоруженные рыцари, самострелы, осадные машины. Рано или поздно ваша земля покорится, потому что сильных не окажется много. Какой смысл защищать слабых? Никакой выгоды, только лишения да риск быть убитым. Ну и какой путь выберет человек? Кем он захочет быть в вашем обществе? Сильным или слабым?

Когда-то Василиса и сама так думала. И Микула каждый раз сердился на нее, когда она говорила подобные вещи. А сейчас, встретив единомышленника, почему-то не обрадовалась.

– Сильным, – ответила она словами Микулы Селяниновича, – потому что, только защищая слабого, ты обретаешь почет и уважение окружающих.

– Почет и уважение… – скривился Генрих, – это в карман не положишь и семью этим не накормишь. Детям не передашь и не продашь кому-то, если нужда придет. Ну один раз на такого бескорыстного нарвешься или два, три… А дальше? Поэтому я и говорю: не сейчас, но в далекие времена, где станут жить наши потомки, будет только цивилизация заката. И мы, орден, – острие этого меча, устремленного в вечность.

Генрих положил руку на плечо Василисе:

– Скоро вы станете королевой. Уже через несколько дней наше войско будет у стен Белого города. Воевода Бронислав и шляхта так просто не сдадутся, но против мощи ордена им не устоять.

– Не хочу я быть королевой, – вздохнула Василиса, – мне нравилось быть княгиней.

Ответить Генрих не успел – в шатер ввалились, громко смеясь, раскрасневшиеся Изольда и Казимир. Изольда сразу увидела Василису, она никогда не упускала случая уколоть побольнее свою золовку.

– Общаетесь с нашей пойманной мышкой, маршал? – хохотнула она, обращаясь к Генриху, затем выставила руки, подобно кошачьим лапкам, и мяукнула, словно демонстрируя свою силу попавшей в цепкие когти Василисе.

– Рассказываю вашей супруге о нашей скорой победе, – невозмутимо ответил Генрих, глядя на Казимира, – ей скоро предстоит стать королевой.

– Истинная королева у Белого королевства всегда будет одна, – усмехнулся королевич, – варварская княгиня нужна была для иных целей. Нам необходимо было держать ее брата на расстоянии. Теперь же и в этом нужды нет никакой. Нам еще предстоит придумать применение для нашей супруги.

– О, скоро шляхтичи заплатят за то, что не хотели видеть меня королевой, – рассмеялась Изольда, – пообещай мне, братец, голову отцовского книгочея и распорядителя театра.

– Старик Горацио-то чем тебе не угодил? – шутливо рассмеялся Казимир, глядя широко раскрытыми глазами на Изольду.

– Этот мерзавец посмел назвать меня бледной тенью моего отца! – возмущенно ответила девушка.

– Клянусь, он заплатит за свое вероломство! Ему придется носить свои ноги и руки в заплечном мешке.

– Это будет забавно смотреться, – рассмеялась Изольда; она плюхнулась на кресло – на то самое Василисино кресло! – и потянулась, – я буду лучшей королевой во всем мире.

Василиса же произнесла тихо-тихо, так что ее никто не слышал:

– Если на поле позволять побеждать сильным растениям, то очень скоро вся культура погибнет, и на поле останутся только сорняки. Сильные, злые и беспощадные. И роль пахаря не в том, чтобы уничтожать слабые растения, а в том, чтобы защищать от сорняков ростки, приносящие плоды. – Знакомство с Микулой Селяниновичем не прошло даром: тот так любил рассказывать о крестьянском труде, что даже княжна начала что-то в этом понимать.

Соловей снова покосился на очередную голову на шесте. Вчера Дабог принес голову Расписного и насадил ее на кол. Рядом уже скалился череп, принадлежавший когда-то Могиле. Султан, по слухам, ушел от греха подальше в южные края, и мстительный бывший царь теперь гонялся за дедушкой Гасаном. Соловей уже понял, что Дабог иногда бывает очень мстительным и мелочным. Несколько раз он поучаствовал в налетах на бояр и богатеев и очень быстро охладел к этому делу, скинув все заботы на плечи Соловья. Мстить обидчикам ему было гораздо интереснее. Первым пал от его руки здоровяк Могила, он пытался силой справиться с бывшим царем, собрав крепкую команду и зажав того в темном месте. Теперь вот и Расписной разделил его судьбу, хотя он достаточно долго скрывался. Организация Кудеяра разваливалась на глазах. Мелкие атаманы не знали, кто теперь главный, вспыхнули ссоры за хлебные места, кровь полилась пуще прежнего. Соловушка оглядел свою шайку, или «войско справедливости», как они себя сами называли. Люди подобрались самые разные. Были и откровенные душегубы, оставшиеся не у дел. Несколько воинов из разгромленного войска Ивана-подменыша прибились тоже. Князь их погиб, полк был разгромлен. Из боя они дали деру, и теперь идти им было некуда. Еще сколько-то нахлебников появилось: пользы от них никакой не было, отнимать они не могли, но делить любили. Лишь немногие всерьез воспринимали идеи Соловушки о справедливости. Вот, например, Прохор: мужик тертый, а все равно не утратил каких-то представлений о справедливости. Раньше сам он был мздоимцем. Собирал для князя оброк с крестьян: говорит, чего только не повидал на своем веку… И сирот плачущих, кормильца потерявших, и погорельцев, и многие другие беды. Не выдержало сердце его чинимой им же несправедливости, пусть и по княжескому приказу. И ушел он в леса, пропадать. Да, на счастье свое, с Соловушкой встретился. Теперь без Прохора никуда: если бы не он, ничего бы и не получилось. А вот у Федула – совсем другая история. Он боярский сынок, ни в чем ему отказу не было сызмальства. И вот, назло матери своей, ушел он бороться против богатеев за простой люд. Соловушка думал, что Федул недолго выдержит, быстро вернется к матери да отцу, но тот задержался. «Не могу, – говорил, – когда народ мой страдает да голодает, не по сердцу мне это».