– Все ждешь, как карта ляжет, – сказал он своему отражению. – Нет чтобы сдавать самому.

И в тот же миг он понял, что это невозможно. Никогда не стать ему всевластным повелителем, никогда другие не будут плясать под его дудку. Не тот у него характерного ему не хватает, так это нахрапа. привычки входить во все тонкости, соблюдать все формальности, умения приобретать сторонников, обштопывать противников – короче, напряженная борьба за власть ему не по плечу. Более того, он презирал нахрапистых властолюбцев. Они только собой и заняты, а на всех остальных чихать они хотели. Спасу нет от этих мелкотравчатых фюреров, особенно в Гуманитехе. Пора поставить их на место. Как-нибудь он…

Тут размышления Уилта были прерваны. В уборной появился ректор.

– А. Генри, вот вы где. Хочу вас предупредить: мне пришлось позвонить в полицию.

– Зачем? – Уилт испугался. Что-то скажет Ева, когда узнает, что мисс Зайц приписывает ему извращенные наклонности?

– Наркотики в колледже – не шутка.

– А, из-за этого. Поздно хватились. Здесь они давно уже в ходу.

– Вы что – знали?

– Кто же про это знает? Странно было бы, если бы среди такой уймы студентов не оказалось хоть одного наркомана.

И пока ректор отводил душу у писсуара, Уилт украдкой выскользнул из уборной.

Через пять минут, возвращаясь домой, Уилт предавался тем же мыслям, которые одолевали его всякий раз. как он оставался один. И что он все время думает о власти? Ведь палец о палец не ударит, чтобы ее достичь. Да и зачем? Зарабатывает он неплохо. Если бы Ева не тратила столько на школу для одаренных, семья могла бы ни в чем себе не отказывать. По большому счету. Уилту грех жаловаться. «По большому счету». Чушь собачья. Главное – каково у тебя на душе. А на душе у Уилта бывало кисло – даже в те дни, когда он мог не опасаться, что мисс Зайц попортит ему физиономию.

То ли дело Питер Брейнтри. Не мучается собственной ущербностью, не помышляет о власти. Он даже отказался от поста в руководстве колледжа, потому что пришлось бы забросить преподавание. А учить английской литературе Питеру нравится. Поработает – и домой, к Бетти, к детишкам. Дома проверит студенческие сочинения, а потом возится с игрушечной железной дорогой или мастерит модели самолетов. По воскресеньям ходит на футбол, играет в крокет. То же и во время отпуска. Иногда они всем семейством отправляются в турпоход и отдыхают в свое удовольствие – у Уилтов такие вылазки не обходятся без скандалов и злоключений. Уилт отчасти завидовал Питеру и все-таки посматривал на него свысока. Конечно, Питера не за что осуждать, но нельзя же в наше время – да и не только в наше – останавливаться на достигнутом и ждать, что судьба за здорово живешь осыплет тебя милостями. Уилта в таких случаях она осыпала оплеухами – вспомнить ту же мисс Зайц. А когда он начинал искушать судьбу, ему приходилось и того хуже. Куда ни кинь – все клин.

Размышляя на эту тему, Уилт пересек Билтон-стрит и пошел по Хиллброу-авеню. Сразу видно, что здесь тоже обитают люди, довольные своей участью. Вишни стояли в цвету; бело-розовые лепестки усеяли мостовую, как конфетти. Уилт разглядывал ухоженные садики, поросшие яркими желтофиолями. Попадались и запущенные – там жила ученая братия, университетские преподаватели. В садике на углу Причард-стрит мистер Сэндз нянчился со своими азалиями и вереском. Он задался целью доказать равнодушному человечеству, что управляющий банком, выйдя на пенсию, способен обрести блаженство, если посвятит себя выращиванию растений, предпочитающих кислотную среду, на щелочной почве. Самое трудное, объяснял он как-то Уилту, заменить верхние слои почвы торфом, чтобы понизить концентрацию водородных ионов. Уилт ни бельмеса не смыслил в водородных ионах, и все рассуждения мистера Сэндза были для него китайской грамотой. Его занимал сам мистер Сэндз и его странный способ достичь счастья. Сорок лет кряду он предавался любимому, по его словам, делу: следил, как деньги переводятся со счета на счет, как колеблются процентные ставки, как выплачиваются ссуды, как разбираются с превышением кредита. И вдруг как отрезало. Теперь мистер Сэндз взахлеб рассказывает о прихотях камелий и крошечных елочек. Непостижимая перемена. Такая же непостижимая, как преображение миссис Кренли, чье имя однажды трепали в суде, когда слушалось дело о некоем борделе в престижной части Лондона. И что же? Сейчас она поет в хоре церкви святого Стефана и пишет книжки для детей, исполненные беспросветной фантазии и убийственной невинности. Уилт не знал, что и думать. Правда, из этих наблюдений напрашивался вывод: значит, можно в одночасье изменить свою жизнь, изменить до неузнаваемости. И уж если это удается другим, почему бы не попробовать и ему? Уилт приободрился, принял более уверенный вид и твердо решил, что сегодня он близняшкам спуску не даст.

Увы, и на этот раз его ждала неудача. Едва он переступил порог, девчушки пошли в наступление.

– Ой, папочка, что у тебя с лицом? – спросила Джозефина.

– Ничего, – чтобы избежать допроса с пристрастием, Уилт заспешил на второй этаж. Надо поскорее скинуть одежду, пропахшую карболкой, и залезть в ванну. Поднимаясь по лестнице, он наткнулся на Эммелину, которая играла с хомячком.

– Осторожно, папочка, – защебетала Эммелина. – Не наступи на Персиваль. У нее будут детки.

– Детки? – Уилт на мгновение растерялся. – Что за чушь? Как это у него могут быть детки?

– «У нее», а не «у него». Персиваль самочка.

– Самочка? Но в зоомагазине меня уверяли, что эта тварь – самец. Я специально спрашивал.

– Она не тварь, – обиделась Эммелина. – Она готовится стать матерью.

– Пусть выбросит дурь из головы, – заявил Уилт. – Нам дома только демографического взрыва не хватало. А с чего ты взяла, что у нее будут детки?

– Мы ее посадили вместе с хомячком Джулиан – думали, они загрызут друг дружку насмерть. Так сказано в книжке. А Персиваль лежит и не шевелится.

– Смышленый парень, – сказал Уилт, мгновенно представив себя в столь кошмарных обстоятельствах.

– Она не парень. Хомячихи всегда так делают, когда хотят, чтобы их поимели.

– Поимели? – неосторожно переспросил Уилт.

– Ну вот как мама, когда вы в воскресенье утром одни. Мама после этого ходит такая чудная.

– О Боже! – вздохнул Уилт. Эх, Ева, Ева. Угораздило ее оставить дверь открытой! Услыхав столь точные подробности из уст младенца, Уилт обозлился: – Чем мы с мамой занимаемся – не твое дело, поняла? Я хочу, чтобы ты…

– А мама тоже лежит и не шевелится? – спросила Пенелопа, волоча вниз по лестнице коляску с куклой.

– Мне сейчас не до ваших глупостей. Мне надо принять ванну. Немедленно.

– В ванную нельзя, – сказала Джозефина. – Мама моет Сэмми голову. У нее гниды. Как от тебя странно пахнет. А что это у тебя на воротнике?

– И на груди, – добавила Пенелопа.

– Кровь, – в этот короткий ответ Уилт вложил всю свою свирепость. Отпихнув коляску, он прошествовал в спальню. Отчего вчетвером близняшки могут запросто вить из него веревки? Не будь они близняшками, едва ли они так легко сладили бы с ним. Это они у мамочки научились играть на нервах. Раздеваясь, Уилт слышал, как Пенелопа у двери в ванную радостно сообщает Еве о его бедах: