В этот вечер Йон понял, для чего нужны женщины, а также узнал, что сперма является материей мерзости, воплощением отрицательных стремлений мужчин.

Когда он вышел из Ханны, он еще долго рассматривал ее гениталии. Хотя они были измазаны кровью, он находил их красивыми. Они напомнили ему цветок, только он никак не мог понять какой. Наконец он бросил ей трусики, которые сорвал с нее, и отошел в угол помочиться, пока она, все еще в состоянии шока, одевалась, сдавленно рыдая.

Йону казалось, что он весь трепещет. Это было прекрасно. Теперь он представлял собой одну гигантскую пору, открытую навстречу миру, он освободился, отмылся от всех своих грехов, от всех припадков гнева. Сердце его билось часто, однако мозг работал уже медленнее.

Они молча вернулись домой. Прижимая руки к животу, Ханна отправилась спать, а когда утром проснулась, то ощутила сильное жжение между ног и поняла, что это не был ночной кошмар. Она открыла дверь и увидела воткнутый в ручку свежесорванный цветок.

Яркий красный мак.

Хмурым октябрьским утром Ханна ускользнула вместе с чемоданом, оставив родным вместо записки пучок увядших маков. Она сумела уговорить Томаса увезти ее в Нью-Йорк, и свой день рождения Ингмару пришлось отмечать без любимой дочери. Через три недели она позвонила, чтобы успокоить отца и сказать ему, что она живет в Куинсе, и когда ветер дует с юга, разгоняя тучи над горизонтом, из ее окна виден кусочек океана. Океан — это настоящая вечность, запечатленная на картинах, сказала она с улыбкой в голосе. Ингмар слушал ее, не перебивая. Выслушал ее рассказ о любви к Томасу, еврею, за которого она намеревалась выйти замуж, о настоятельной необходимости уехать подальше от Карсон Миллса, о желании попасть в большой город, истинную цитадель цивилизации, чтобы реализовать себя. В заключение она сообщила, что не вернется. Закончив свою речь, она стала ждать ответа Ингмара, но тот, не сказав ни слова, аккуратно нажал на рычаг, а потом наклонился и оторвал провод телефонной трубки. Тогда старик в последний раз слышал свою младшую дочь, хотя в дальнейшем он подозревал, что Ракель время от времени получает от нее весточки.

Первые хлопья снега выпали в День поминовения усопших[3]. С присущим им изяществом они падали медленно, несмотря на свой объем, и, будучи первыми, тотчас оказались поглощенными землей, подготавливая почву, чтобы принять то, что вскоре обрушится с неба и за несколько дней накроет всю долину сероватым саваном.

Этим утром старый бакелитовый телефонный аппарат Джарвиса Джефферсона звонил долго, и его пронзительное дребезжание раздавалось по всему дому, пока Эмма, жена Джефферсона, укрывавшая розы джутовой тканью, не услышала его и не взяла трубку. Затем она отправилась искать Джарвиса и нашла его в подвале: он полировал кресло-качалку.

— Ты что, оглох? — крикнула жена. — Телефон звонит, не переставая.

— Но я же знал, Рози, что в конце концов ты подойдешь.

Только Джарвис называл ее вторым именем. Принимая во внимание ее страсть к цветам, он всегда полагал, что оно идет ей больше, чем Эмма. Рози звучало более благородно, более округло.

— Я укрывала розы, а ты заставил меня подняться и наследить на лестнице!

— Каждый год одно и то же, ты ждешь до последнего, чтобы начать укрывать свои чертовы кусты. Надеюсь, ты не станешь утверждать, что именно из-за меня ты за всю осень ни разу не смогла заняться ими?

— Я уже говорила тебе: если я укрою их слишком рано, они могут начать гнить от жары. Ладно, там тебя Дуг спрашивает, ты ему ответишь или нет?

На этот раз Джарвис выпрямился, отставив в сторону свое любимое кресло, и посмотрел на жену.

— Дуглас? А чего он хочет?

Дуглас был его главным и самым компетентным помощником, и, в отличие от Беннета, который был лишь ассистентом, Дуглас мог разрулить практически любую ситуацию. И если он звонил в выходной день, значит, проблема действительно серьезная.

— Он только сказал мне, что хочет говорить с тобой. Послать его подальше?

— Нет, нет, я сейчас возьму трубку, — ответил Джарвис, кладя шлифовальную шкурку на верстак.

Эмма смотрела, как ее муж с озабоченным видом двинулся к телефону, и, видя, как его шея при ходьбе отклоняется далеко вперед, пришла к выводу, что он решительно постарел с тех пор, как их старший сын уехал в Денвер, где намеревался открыть свой гараж. Джарвису уже стукнуло пятьдесят, его волосы, некогда черные, начали седеть, равно как и густые усы, а купероз[4] на крыльях носа распространился до самых скул. Вот уже двадцать лет, как он являлся шерифом Карсон Миллса, и бесполезно уговаривать его остановиться и немного отдохнуть: он считал работу шерифа своего рода обязанностью, миссией, которую ему доверили. Он знал Карсон Миллс и его жителей с тех самых пор, как родился здесь, и приглядывать за их спокойствием было для него скорее неотвратимостью судьбы, нежели обычным человеческим выбором.

Стуча подошвами ковбойских сапог по деревянным ступеням, Джарвис поднялся по лестнице из погреба, и Эмма едва успела вылить недопитую бутылку «Лаки Лагер» в раковину и погасить свет, как, поднявшись вслед за мужем, увидела, что тот уже повесил трубку и натягивал твидовую куртку с потертыми локтями.

— Уходишь?

— Это дочь Мэки, — мрачно ответил он. — Рой говорит, что ее изнасиловали.

— О господи.

— Дуг уже на месте, я еду к нему. Девочка отказывается от осмотра врача.

— Они знают, кто это сделал?

— Она молчит.

— Подожди, тебе нельзя идти в одной лишь куртке, там же снег!

Эмма вытащила из шкафа под лестницей дубленку и протянула ее мужу, а затем исчезла на кухне. Оттуда она вернулась с изрядно помятой жестяной коробкой, куда успела закинуть бутылку пива и сэндвич, завернутый в пищевую пленку.

— Держи, ты наверняка пробудешь там до вечера, а так по крайней мере сможешь перекусить где-нибудь.

Джарвис сунул коробку под мышку. Он знал, что Рози положила туда сэндвич, который приготовила себе для похода на собрание любителей бриджа: с ломтиками индейки в меду, которую жена обожала и специально покупала в магазине Марвина за лютеранской церковью, и с добавлением солидных кусочков пикулей. В качестве благодарности он поцеловал жену, но мысли его были полностью поглощены тем, что ему довелось услышать, поэтому он без лишних слов схватил свою бежевую шляпу и сел за руль личного пикапа.

Ферма Мэки располагалась к западу от Карсон Миллса, втиснувшись между затянутым тиной прудом и цепочкой холмов, поросших пожелтевшей травой, где паслись овцы и бараны. Джарвис припарковался рядом с черно-белой машиной Дуга, напротив ветхого загона для скота. Сколько лет собственность Роя приходит в упадок, а он и в ус не дует? Здесь разваливалось все, вплоть до самого фермера, рыжеволосого, сгорбленного, казавшегося вдвое старше своих сорока лет и тощего как волк. Каркнула ворона, к ней присоединилась другая, затянув ту же мрачную песню. Обе сидели где-то среди ветвей высоких елей, обрамлявших ферму с запада, отчего она производила впечатление заросшего растительностью полуострова, рискнувшего оторваться от большого леса за землями Мэки.