Где встречаться с Комаром, Авилов знал — в казино «Карамба». Комар его оттуда сразу отослал в «Пилот», а сам подошел позже. Настроение у бандита было самое радужное и садистское. Он развалился, хлопнул коньяк, как водку, залпом, тут же заказал еще порцию и сообщил:

— Ну ты навалял, Пушкин, стихов. Лукоморье! Белеет парус одинокий! — Комар захохотал. — Я тебе продам, кто по тебе горюет. Тыща меня устроит.

— Э-э, — замялся Авилов, — ты хоть намекни, а то, может, я и сам знаю.

— Тебе и не снилось, кого ты переехал. Ты дефицит на рынке снял, который специально держали. В коммерцию ударился?

— Я последнее время куда ни сунусь — сплошные засветки.

Комара понесло:

— А это так делается, Пушкин, если ты еще не знаешь, нанимается бабушка, еще не выжившая из ума, или девушка. Или там мальчик шустрый. Ты три шага сделал — а он уже все сообщил куда следует. Техника-автоматика, телефоны-пейджеры… Я про тебя такое слышу, зависть гложет. Что ты у губернаторской жены из машины вытащил коробку с деньгами прям непомерными.

— У вице-губернаторской.

— Ага. И с двумя бабами живешь.

— Нет, одна в ссылке.

Комар захохотал.

— Гений, он и в Африке гений. Ну что, берешь?

— Эту липу? Нет.

Комар омрачился лицом, потом наклонился поближе к его уху:

— И стукачка знаю.

— Я тоже кое-что знаю. Про то, например, как Митяйка умер не своей смертью. И кто его неаккуратно выкинул об камень башкой.

— Восемьсот, — сказал Комар.

— Все туфта. Но деньги я тебе дам авансом. Ты мне понадобишься. Говори.

Авилов заказал коньяк себе и Комару. Ему еще предстояло съездить в больницу к Хрипуну, и он заранее напрягался.

— Пушкин, — начал Комар, — знаешь, почему тебя народ не любит? Потому что ты его не любишь! Будь проще — и люди к тебе потянутся.

— От такого слышу. Вчера моя тетушка… — он осекся. Что это он разоткровенничался с этим хитрым пьяным жлобом?

— У тебя и тетушка есть? И ведь наверняка не блядь подзаборная, а с наследством в Канаде.

— В точку попал, — он решил польстить собеседнику. Хитрая жирная бестия и садист.

— Познакомь.

— Замуж выходит. Вчера позвонила из Канады и сообщила неприятную новость.

— В смысле, что поедешь разводить? Я б тебе это очень посоветовал. Потому как, сам знаешь, в этом городе тебе ловить нечего. Тут ушлых и без тебя много. Может, в Канаде с наследством на что и сгодишься, — в голосе Комара послышалась угроза.

Авилов вышел из «Пилота» в мрачном расположении духа. В то, что он перешел дорогу Грише-банкомату, он не поверил. За Гришей производственных интересов не водилось, он ворочал недвижимостью. Пугают или отвлекают от кого-то. Еще плати им за то, что запугивают. За что теперь деньги не взимают? Он усмехнулся. На острые ощущения тоже своя такса. Но в туфте, что он наслушался, была и правда: Комар знал дату выезда фуры, знал про табачника и посещение трампарка, и почему-то его зацепило — про бабушку, девушку и шустрого мальчика. Как, например, он нанял Юлю?

Он внезапно остановился, сел на лавку и стал припоминать. Кто-то ему ее показал или обронил что-то? Кто? Начинается. Возле гаража померещился человек за кустами. Оказалось, что не померещился, мочился в кустах. Авилов знал за собой склонность к паранойе. Он был убежден, что никто никому в целом свете не нужен, но если нужда проявляется, то это корысть, и надо прятать концы в воду. Вся его жизнь оказалась на виду, как кости на рентгеновском снимке. Подъезжая к больнице, далеко за городом, куда свозили с травмами, он слегка успокоился, потому что вспомнил хоть одно — Юлю ему показал в «Луне» бармен Гоша, добавив: «Смешная! Вытаращила глаза и носится. Выгонят дурищу». Он сам решил подобрать дурищу.

В больничном дворе он присел на лавку перекурить и снова задумался. Когда очнулся — пакета с Левиной провизией на лавке не было. Авилов в несколько прыжков обогнул здание и увидел спину торопливо поспешавшей к трамваю старушки. Он догнал, вырвал из рук пакет, что оказалось непросто. Старуха замотала его вокруг руки и сопротивлялась, даже толкнула его в грудь.

— Ты чего, бабка? Старая, а воруешь!

— А ты нет, че ли? Шарфик-то, шарфик-то наря-ядный, поди, у бабы стянул? — Она протянула руку, хотела вцепиться. Авилов оттолкнул руку, и старуха немедленно повалилась на землю. — Помоги-ите! Ой, убил, убил насмерть! Изуродовал насегда-а-а! Кто же внуков-сирот накорми-и-ит? — На руке у старухи оказалась наколка. Авилов двинулся прочь, но та живо вскочила и побежала следом, упрашивая:

— Избил, все отнял, так хоть десятку-то дай. По-челове-чески!

— На панели заработай!

В больнице его поразил запах в палате. Видимо, Хрипуну только что делали перевязку. Лева не мог говорить — губы были сожжены. Один глаз был заклеен, второй смотрел с тоской. Авилов, припоминая разорванную в клочья пальму в «Старом рояле», сложил в холодильник содержимое пакета. Хрипун хотел что-то сказать, долго силился и наконец произнес:

— Трубку брал посмотреть Сережа.

— Бармен? — уточнил Авилов. Больной прикрыл единственный глаз.

От Хрипуна он поехал за Катей, у нее сегодня был концерт в филармонии. Это было нечто даже большее, чем он ожидал. Их было двенадцать, в зеленых, как деревья, платьях, со строгими голосами. После филармонии они зашли в «Луну», решив выпить шампанского и погулять в Зеленой роще. Первый, с кем поздоровалась Катя, был Гоша, и спокойствие Авилова мгновенно улетучилось. Средневековая музыка пошла насмарку.

— Откуда ты его знаешь?

— Сережин приятель. — Авилов замолчал на добрые пятнадцать минут и, спохватившись, извинился.

— Ничего, — ответила она. — Это музыка. Задумываешься, уходишь в себя. Ну что, пошли отсюда? Для меня рестораны — место работы.

Они уже шли по роще, когда Катя неожиданно сказала:

— Ты обещал ко мне приставать…

— Обещал, значит, сделаю. А ты что, хочешь поваляться в кустах? А как же Сережа?

— Сережа сам не знает, чего хочет. А ты знаешь.

— А тебя не пугает то, что я хочу денег и только?

— Нет. Это не страшно. Но есть еще музыка.

— Точно. Есть еще музыка. — Он обнял Катю за талию. С ней было удобно идти, они были почти одного роста. И спокойно. — Если б я мог петь, разве б я был, кто я есть? А Сережа случаем не того… Не голубой?

— А что, заметно?

— Нет. По его другу Гоше заметно.

— Знаешь, я много ждала от этого вечера. Хотелось петь для тебя.

— Но я ничего не обещал.

— Да, не обещал. Но я надеялась. И мне кажется, что многое случилось. Мне налево, я здесь живу. — Катя приобняла его за шею и поцеловала в губы.