Именно благодаря Трёхсторонней комиссии он познакомился с губернатором Джорджии Джимми Картером. В 1973 году, составляя список представителей от США, Бжезинский с коллегами решили включить в него какого-нибудь губернатора-демократа с быстро развивавшегося в промышленном направлении Юга; они выбрали Картера, который стал усердно посещать все конференции, поскольку ему недоставало опыта в международной политике. Бжезинский предложил ему (как и другим политикам) свои услуги, и на протяжении 1975 года присылал быстро постигающему премудрость Картеру свои статьи и заметки; в результате проницательность и сила губернатора настолько впечатлили Бжезинского, что он пообещал Картеру свою поддержку[42]. Впрочем, на этот раз тот был единственным, кому Бжезинский намеревался помогать в избирательной кампании. В начале 1976 года Бжезинский заявил о себе как о главном советнике по внешней политике Картера – в этом ему должен был помогать Ричард Гарднер, коллега по Трёхсторонней комиссии и профессор Колумбийского университета – и он провёл достаточно убедительную кампанию, которая способствовала ноябрьской победе Картера в борьбе с Джеральдом Фордом, проложившей ему дорогу в Белый дом.

Итак, получив подготовку в Университете холодной войны 1950-х годов и исследовав зарождающийся «промежуточный» мир международных отношений в 1960-х и 1970-х, удачно для себя приняв участие в нескольких избирательных кампаниях, Киссинджер и Бжезинский, дошедшие до Белого дома, способствовали созданию новой элиты американской внешней политики, отправив старый истеблишмент – уже дискредитировавший себя войной во Вьетнаме – в историю. Во второй главе своей книги 1984 года «Наш собственный худший враг» И. М. Дестлер, Лесли Гелб и Энтони Лейк описывают как раз такую смену караула и приход того, что они проницательно называют «профессиональной элитой»[43]. Это описание и по сию пору остаётся лучшим среди прочих, и, кроме того, оно выполнено отчасти в автобиографическом ключе: Гелб и Лейк сами принадлежали к той самой профессиональной элите. Но при более пристальном рассмотрении Киссинджер и Бжезинский были не совсем типичными представителями этого нового класса. Их, скорее, можно назвать первопроходцами и образцами для подражания, задавшими высокий стандарт будущим поколениям, особенно в области интеллектуальной отдачи. По крайней мере, одна биографическая черта сближает Киссинджера и Бжезинского, отделяя их от остальной «профессиональной элиты»: их отношение к политике.

Оба, как мы видели, добились своего положения благодаря участию в избирательных кампаниях. Но ни тот, ни другой не были настолько уж убеждёнными сторонниками какого-то одного кандидата. Конечно, у Киссинджера были более консервативные взгляды, но он нисколько не смущался, работая на администрацию Кеннеди и Джонсона (пусть даже и опосредованно), и он поддерживал отношения с Нельсоном Рокфеллером, имя которого ассоциировалось с умеренным и даже либеральным крылом Республиканской партии («республиканцы Рокфеллера»). Несмотря на несогласие с неоконсерваторами и на то, что «новые правые» называли его отступником, он был достаточно гибок, чтобы намекать на сотрудничество с Рейганом, и даже произнёс жёсткую антисоветскую речь в фонде «Наследие». Пусть этого и не было достаточно для того, чтобы войти в администрацию Рейгана, но с ним поддерживал связи Джордж Г. У. Буш, лично его недолюбливавший, и это позволило Киссинджеру сохранять некоторый доступ ко всем администрациям республиканцев, особенно при Буше. Бжезинский же, со своей стороны, – традиционный либерал, долгое время поддерживавший Демократическую партию, насколько это соответствовало его взглядам на внутреннюю политику. Но реальное значение имеют его взгляды на международные отношения. Как мы видели, в 1972 году он не согласился поддержать Макговерна. Он поддерживал дружеские отношения с «ястребом» Рейганом и открыто поддержал Джорджа Г. У. Буша в кампании 1988 года, поскольку воспринимал Майкла Дукакиса как слишком левого (к разочарованию своей бывшей студентки по Колумбийскому университету и члена Совета национальной безопасности Мадлен Олбрайт, служившей советником Дукакиса по внешней политике) и как реинкарнацию Макговерна. В общей сложности он тем или иным образом имел отношение к каждому американскому президенту от Кеннеди до Обамы, за исключением Джорджа Г. У. Буша, которому противостоял.

Эти факты не совсем согласуются с отчётливой политизацией «новой элиты». Во многом это вопрос поколений. Если Киссинджер и Бжезинский родились в 1920-х годах, то основная масса профессиональной элиты родилась в 1940-х и после. Молодой Киссинджер принимал участие во Второй мировой войне, а Бжезинский хорошо помнил её подростком, пристально следившим за всеми событиями по радио и записывавшим свои размышления в дневнике. И именно эта война сформировала их политические взгляды. Но для новой профессиональной элиты формирующим событием стала война во Вьетнаме и бурные 1960-е, породившие новую эру идеологии и заставившие политологов разойтись по разным лагерям. Являются ли Соединённые Штаты государством, империалистическим по своей природе, которое слишком охотно применяет военную силу? Или это праведная нация, которую предаёт её собственная либеральная элита? Война во Вьетнаме усилила внутриамериканские политические разногласия, разделив левых (таких как Тони Лейк, Лесли Гелб, Ричард Холбрук и Мортон Халперин) и правых, часто происходивших из тех же демократических рядов (таких как Джин Киркпатрик, Ричард Перл, Пол Вулфовиц и Эллиот Абрамс). Промежуточный мир международных отношений быстро поляризовался, и правые аналитические центры и журналы (фонд «Наследие»; Американский институт предпринимательства; «Комментари» и т. д.) сражались со своими левыми соперниками (Фонд Карнеги; до некоторой степени Брукингский институт; «Форин полиси», представлявший, впрочем, довольно разные взгляды; «Уорл Полиси джорнал» и т. д.), тогда как Совет по международным отношениям старался преодолеть возникшую пропасть, широко открывая свои ряды в 1970-х, но с исчезновением старого истеблишмента его влияние падало.

Киссинджер и Бжезинский олицетворяли собой разрыв с традиционным истеблишментом, но они никогда полностью так и не слились с новой профессиональной элитой и не стали её неотъемлемой составной частью. В каком-то смысле можно утверждать, что они сами по себе составляют отдельную категорию – решающую переходную группу. И, возможно, это объясняет природу их личных отношений – они жили в одном и том же мире. В конце концов, несмотря на все свои разногласия и вполне обоснованное противостояние, между ними не наблюдалось яркой вражды, они не старались по любому поводу нападать друг на друга и не навешивали друг на друга ярлыки.

Более того, между собой их сближал и статус «аутсайдеров». «Несмотря на всю свою славу и всё своё влияние, Киссинджер в американском обществе оставался чужаком, – пишет Джереми Сури. – Его происхождение из немецких евреев сыграло свою роль в его карьере, но оно же мешало ему обрести полную легитимность в глазах общественности»[44]. Бжезинского тоже постоянно подозревали в том, что его взгляды на американо-советские отношения полностью определяются его польским происхождением. Нападки со стороны старого истеблишмента бывали порой очень болезненными. «Не следовало бы нам делать советником по национальной безопасности ненастоящего американца, – снисходительно заметил Роберт Ловетт после назначения Бжезинского в Белый дом. – Не могу представить, как он будет вести переговоры с русскими, с его-то предубеждениями и подозрительностью»[45]. Несколькими годами ранее, придерживаясь обычной для него в такой ситуации стратегии, Бжезинский написал едкое письмо ещё одной ключевой фигуре уходящего истеблишмента, Авереллу Гарриману (другу Ловетта)[46]: