вера в слияние политики с религией, аполитичность и очищенная духовность Иисуса Христа оказались разочаровывающим новшеством, не отвечающим конкретным ожиданиям поколения. Поэтому учение Иисуса было отвергнуто евреями ввиду того, что оно демонстративно сознательно уклонялось от одного из центральных компонентов еврейского бытия — политического.

И еще в одном пункте Грец ведет спор с традиционной христианской историографией, теряющей всякий интерес к иудаизму после разрушения Храма. Христианской теологии, превратившейся в светскую науку, легко и удобно было видеть в иудаизме после разрушения Храма мертвое тело. Однако, как мы видели выше и как понимал Нахман Крохмал, это ни в коем случае не объясняет ни продолжения существования еврейства после Катастрофы, ни изменений, происходивших в нем в связи с необходимостью решения вставших перед ним новых и острых проблем. Вопреки христианской концепции, утверждавшей, что иудаизм «застыл» или «закоснел», еврейство после разрушения Храма характеризуется, согласно Грецу, как раз огромным подъемом жизненных и творческих сил. Иудаизм не только не умер и не окаменел с разрушением Храма, но, наоборот, поднялся на более высокую ступень самосознания, в гегельянском смысле этого понятия. Грец рассматривает иудаизм в изгнании именно как проявление самосознания еврейства. Делом изгнанников было построение теоретического здания, обладающего определенным содержанием, поддерживающим и охраняющим коллективное существование.

Талмуд, согласно этой концепции, является инструментом, обеспечивающим национальное существование; в отличие от традиционно-религиозного понимания мидрашей и Агады, на которых он подробно останавливается в своем эссе «Построение еврейской истории», он ценит их не за имманентное содержание, а лишь как орудие. Надежда на возвращение в Эрец-Исраэль всегда оставалась основой еврейского бытия, и Талмуд стремился оградить евреев от мира, в котором они оказались, чтобы сохранить их существование как евреев. «В силу талмудических ограничений каждый еврейский дом в мире превратился в Эрец-Исраэль, обнесенный прочной стеной», — говорит Грец. Вопреки тенденциям, господствовавшим в реформистском движении, видевшем в раввинистическом иудаизме после разрушения Храма нечто внешнее по отношению к еврейству, — концепция, истоки которой в конечном счете находятся в христианстве, — Грец видит в нем инструмент сохранения национального существования народа Израиля.

По этой причине, рассматривая еврейских мыслителей средневековья, Грец предпочитает Иехуду ха-Леви Саадии Гаону и Маймониду. Хотя теоретически он весьма высоко оценивает интеллектуальные достижения Маймонида, включившего аристотелевскую философию в иудаизм, все же он полагает, что не «умственные правила» рационализма Саадии Гаона и Маймонида составляют основу иудаизма, а мессианская вера, пульсирующая в книге «Кузари» Иехуды ха-Леви, в его «Сионидах» и в его путешествии в Эрец-Исраэль. Изгнание и рассеяние разорвали глубокую связь между учением Израиля, народом Израиля и Страной Израиля, и только с пришествием Мессии и сбором рассеянных по миру евреев Божественная идея сможет вновь проявиться в израильском народе, как в древности, но на более высоком уровне сознания своего Я, переплавленного в горниле изгнания. О Иехуде ха-Леви Грец говорит, что его «жгучая тоска по Святой Земле — родине видения и пророчества, колыбели еврейства — превратила для него в чужбину страну, где он родился». Концепция Иехуды ха-Леви, согласно Грецу, является «целиком и полностью национальной» (durch und durch nationell).

У Мозеса Мендельсона Грец заимствует концепцию, что иудаизм — это не изгнанная религия, а ушедшее в изгнание законодательство. Поэтому в современном еврействе следует вновь и вновь подчеркивать не склонность к спиритуализации, а социальный и законодательный, то есть политический, элемент. Согласно Грецу, с точки зрения иудаизма Божественную идею невозможно освободить от заложенного в ней политического содержания. Любая попытка сделать это и тем самым преуменьшить аспект мессианского будущего, которое имеет смысл лишь в политическом контексте, представляет собой существенное изменение в концепции иудаизма и стремление приспособить его к христианскому или послехристианскому миру.

Эссе «Построение еврейской истории» заканчивается довольно беглым и отрывочным указанием на значение всего сказанного для еврейства в XIX веке; иначе, по-видимому, и не могло быть построено сочинение, в своей основе являющееся историко-философским, а не программно-политическим.

Но, несмотря на это, нельзя отрицать огромное и революционное значение программных высказываний Греца. Евреи — это народ, нация, а не только религия; они обладают историей, причем еврейская национальная история значительна в контексте истории всеобщей; в иудаизме заключено политическое содержание наряду с религиозным, а аспект мессианского будущего, также политически окрашенный, занимает в нем центральное место и связан со Страной Израиля неразрывными узами.

Здесь нет открытого призыва к заселению заново Эрец-Исраэль, хотя Грец, побывав в стране в 70-е годы, интересовался основанными в ней первыми поселениями, а еще до этого одобрил М. Гесса, сомневавшегося в необходимости опубликовать сочинение «Рим и Иерусалим». Но важнее всего было впечатление, произведенное его монументальным историческим трудом. Многие евреи, оторвавшиеся от религии и традиции, черпали в книгах Греца представления о своем национальном Я и об истории народа Израиля. Спящие библейские герои проснулись в сознании евреев, прошедших длительный процесс эмансипации и отхода от религии. Возможно, более, чем кто-либо иной, Грец своим историческим трудом способствовал кристаллизации концепции; видящей в еврействе национальность. Его труд по истории, будучи новаторским, в наши дни может, разумеется, вызвать немало критических замечаний, а тенденциозность Греца порой приводит его к ошибкам. Однако переворот в самосознании широких слоев немецкого, а затем и восточноевропейского еврейства, увидевшего себя составной частью народа, обладающего исторической культурой, имел далеко идущее значение в период ослабления связей с религиозной традицией. В формировании этого сознания труд Греца занял центральное место, несмотря на ограничения и методические упущения с точки зрения современного исторического исследования.

Глава 4

Социализм и национализм как критика буржуазного общества

(М. Гесс)

В личности и деятельности Мозеса Гесса (1812–1875) встретились два мощных политических и идейных течения, захвативших первое поколение эмансипации: социализм и зарождение сионистской мысли. Гесс, однако, причастен и к тому и к другому, обе идеологии неразрывно сплелись в его мышлении. Когда он скончался, после многолетней деятельности в немецком и международном социалистическом движении, на его могиле на кладбище под Кельном была сделана надпись: «Отец немецкой социал-демократии»; после возрождения государства Израиль его останки были перенесены сюда, и теперь его могила высится над озером Кинерет, против Голанских высот, рядом с могилами основателей социалистического сионизма — Борохова, Сыркина, Берла Кацнельсона.

Большая часть письменного наследия Гесса хранится в Международном институте общественной истории в Амстердаме, но отдельные части находятся в Центральном сионистском архиве в Иерусалиме и… в Институте марксизма-ленинизма при Центральном Комитете Коммунистической партии Советского Союза. Кажется, не найдешь другого человека, чье наследие рассеяно по столь далеким друг от друга учреждениям, так же как нет другого мыслителя, чьи сочинения издаются Сионистской библиотекой