— Поволнуются, — думала она, — и опаздывать не будут.

— Правильно думает, — размышлял я, умываясь. — А-то мы от рук отобьемся и на голову сядем.

На ужин была цветная капуста, залитая сыром. Он облеплял капустные листья и стебли как свечной воск.

Вкус еды оказался странным. Он был знаком, но понять его я никак не мог. В этом вкусе, действительно, было что-то свечное.

— Брынза что ли? — думал я, пережевывая капусту, якобы политую сыром. — Есть тут что-то на брынзу похожее.

Мриген за своим столиком громко рыгнул, но смутиться и не подумал.

— Мриген, — сказал Кумар, — Ты бы смутился что ли?

— Что такое?

— Рыгнул же! Некрасиво!

— А все остальное на Земле красиво, да? — съехидничал Мриген. — Войны и миллионы голодающих — это хорошо… А вот то, что Мриген рыгнул, это плохо! Не то ты, Кум, замечаешь. Не туда смотришь. Ты бы в тарелку свою смотрел.

Прав был Мриген. Планета гибнет, а мы думаем прилично это — рыгать или нет?

Но Кумар все же смотрел в свою тарелку. И то, что он в ней видел, отражалось на его лице как в зеркале. На нем, понятно, была написана капуста с сыром.

Но, видимо, написана она была не теми, красками, какие ожидала Олуэн.

— Как ужин? — спросила она.

Кумар, испугавшись этого, не страшного в общем-то, вопроса, тут же заглотнул гигантскую порцию капусты.

С набитым ртом он умудрялся еще и нахваливать ужин.

— Ай, ай, ай какая капуста! — говорил Кумар.

Но вечером, проходя мимо его комнаты, я слышал совсем другие слова:

— Ой, ой, ой, какая капуста!

— Съешь «Смекту», — советовал Мриген. — «Смекта» — помощь для всей семьи!

А дело в том, что Кумар был джайном и поэтому — вегетарианцем. Джайнизм, вероятно, самая мирная религия на земле. Ее последователи ужасно боятся причинить вред какому-нибудь живому существу. Даже воду джайны пьют через марлю, чтобы не заглотнуть жучка или случайную водомерку.

Желудок вегетарианца Кумара прекрасно справился с капустой, но сыр, который растением никак не является, вызвал его бурный протест. И звук этого бурного протеста был хорошо слышен окружающим.

— Что же ты не извиняешься? — издевался над Кумаром Мриген, — Бурчать желудком — это некрасиво!

Пообедав, хотя правильнее все-таки сказать «поужинав», я отправился к себе. Неспешно я разобрал свой рюкзак, разложил одежду в небольшом гардеробчике. Затем взял щетку, полотенце, мыло и отправился в санузел.

Но она была занята. Кумар никак не мог оправиться от капусты с сыром.

Тогда я спустился на первый этаж.

Перед входом в ванную висела картина, которая называлась «Старый слон идет к национальному парку Нгоронгоро». Однако на картине не было изображено ничего кроме черного треугольника и желтого круга. Треугольник и круг соединялись голубой линией.

— Треугольник — это слон, — понял я. — Круг — это национальный парк. А линия? Линия — это путь, по которому слон идет к кратеру.

Я чистил зубы и радовался тому, что путь слона был прямым, без извилин. По такому пути он быстро дойдет до национального парка и будет там жить в безопасности.

Возвращаясь из ванной, я прошел мимо комнаты «Тасманский волк», где обитали Мриген и Кумар. Дверь туда была открыта, и я увидел, что Мриген сидит за столом, склонившись над руководством по сохранению редких видов. Издалека можно было подумать, что он внимательно изучает свою «библию», но я-то видел, что Мриген спал.

Подниматься по лестнице я пытался так, чтобы не скрипнула ни одна ступенька. Но последняя ступенька, тихо-тихо, а все же скрипнула. «Острич!» — сказала она с ударением на «о».

Я открыл дверь в свою комнату и хотел было зайти, но остановился на пороге. Оглянулся на лестницу.

В этой деревянной лестнице я пытался рассмотреть, чего же я достиг в своей жизни к сегодняшнему вечеру.

Короткой оказалась эта лестница, не на ту высоту поднималась, на какую хотелось бы.

А может, я чего-то не заметил? Может, были успехи и достижения?

Я попытался разглядеть какие-нибудь успехи, какие-нибудь достижения, но тут кто-то внизу, на первом этаже, сказал:

— Гашу свет!

И деревянная лестница ухнула в черную пропасть.

Следующее утро началось странно. Точно в семь тридцать утра я вскочил с постели и стал делать зарядку, хотя сроду этим не занимался.

Зарядившись энергией, я умылся и спустился к завтраку.

Весело распахнул двери столовой и улыбнулся, собираясь произнести бодрое приветствие и зарядить своей энергией товарищей. Но, шагнув в комнату, я захлебнулся. Энергия моя, с треском ушла в землю и где-то на огромной глубине ударила в подземный тоннель Лондон-Париж.

Посреди столовой сидел Мриген облаченный в белую пижаму и ел хлеб с маслом. Пижама эта была настолько белой, что осыпающиеся на нее крошки хлеба выглядели серыми. Она казалась светящейся.

На бутерброды, которые ел Мриген, тоже стоило посмотреть.

В своих размерах они могли бы сравниться с пирогами.

При этом Мриген умудрялся заглатывать их целиком, не кусая.

Шпагоглотание в сравнении с тем, что творил Мриген, могло бы показаться халтурой.

Пальцы его так глубоко забирались в рот вслед за бутербродом, что, казалось, Мриген кладет его сразу в желудок.

Заметив меня, он притормозил у рта очередной хлеб с маслом и вежливо поздоровался. Затем провел рукой по волосам, восстанавливая свою нарушенную за ночь красоту.

Я решил показать, что вовсе не удивляюсь тому, что в общественной столовой завтракает человек в пижаме, и, кивнув, хладнокровно прошел к своему столику.

Но на самом деле я удивлялся этому ужасно. Я попытался объяснить себе, что у каждого народа свои традиции, но пижама Мригена притягивала взгляд как магнит. В конце концов страшным усилием воли я обуздал свой взгляд. А когда через три дня за мой столик сел обедать африканец, одетый в национальный нигерийский костюм и тюбетейку, я даже бровью не повел.

Я достал из холодильника буханку хлеба и, странное дело, она оказалась нарезанной на ломти. Можно было подумать, что кто-то собрался сделать себе сразу десять бутербродов, но почему-то раздумал. На хлебном пакете был изображен французский мушкетер со шпагой. Мушкетер улыбался, намекая на то, что это он мог нарезать хлеб.

А ломти-то тонюсенькие! Когда я положил ломоть на руку, то увидел просвечивающую сквозь него ладонь. Тут действительно десять бутербродов слопаешь, пока наешься.

Для начала я намазал маслом пять ломтей.

Затем налил стакан молока и начал завтракать.