— Я…. я думаю о плате за эти уроки, сеньор.

— Ах, перестаньте об этом думать, немедленно. — Он заглянул в ее глаза блестящими, темными, непроницаемыми глазами. — Возможно, придет день, и вы сможете мне за все отплатить. А пока мне просто забавно быть опекуном молоденькой английской девушки.

— Опекуном? — Голос у нее сел.

— Разве мы не договорились, что я несу за вас полную ответственность, пока вы будете здесь, на Львином острове? Если сеньор Фонеска согласится взять вас к себе в ученицы, тогда вам придется провести здесь некоторое время, прежде чем возвращаться в большой мир и делать карьеру артдилера. Вам нужен дом, поэтому вы останетесь у меня. У меня на материке, в Испании, есть родственница, донья Аугуста, она может приехать и быть вашей дуэньей. Ну как, — он насмешливо улыбнулся, — таким образом будут соблюдены все приличия?

Она вспыхнула, обезоруженная тем, как просто он читает все ее мысли.

— Я… я просто не знаю, как благодарить вас, дон Хуан.

— О, я буду вполне вознагражден, когда в один прекрасный день зайду в какую-нибудь картинную галерею и обнаружу, что ею заведует некто Ивейн Пилгрим.

Говоря все это, дон Хуан окидывал ее взглядом с ног до головы.

— Завтра мы попросим нашу экономку, чтобы сняла с вас мерки. Их мы отправим в дом моделей Игнасио в Мадрид вместе с описанием цвета ваших волос, глаз и так далее и закажем полдюжины всяких вещей, в том числе повседневное платье, вечернее, и все, что вам понадобится для вашей новой жизни в качестве моей подопечной. И прошу вас, — он протянул вперед руку, не допуская никаких возражений, — ни слова больше о вашей благодарности. Я делаю это исключительно для себя. Малиновые цветы на этом платье так дисгармонируют с цветом ваших волос, сеньорита.

Ивейн, растерянная, обескураженная, была несказанно благодарна ему за то, что он дарит ей такой шанс, она испытывала к нему самые теплые чувства, но дон Хуан, не глядя на нее, прохромал к двери и открыл ее.

— А сейчас идите спать.

Девушка скользнула мимо него в коридор.

— Спокойной ночи, сеньор.

— Buenos noches, сеньорита Пилгрим. — Дон Хуан поклонился на прощанье, и Ивейн снова обдало холодом. Она поспешила к себе и услышала, как дверь золотой комнаты закрылась за ее спиной.

Теперь навсегда, навсегда ее жизнь переменилась. Ее дьявольский опекун исполнил ее желание, и теперь она будет учиться и готовиться к работе!

В зале никого не было, и Ивейн подпрыгнула от радости, потом вежливо сделала реверанс собственному отражению в зеркале.

— Ты будешь учиться вести себя как леди, мисс Пилгрим. — Она улыбнулась деревенскому акценту своей речи. — Ну что, разве могла ты мечтать, что все так получится?

Поднимаясь в свою комнату в башне, Ивейн вспомнила про Иду Санделл, которая не соизволила даже поинтересоваться, что случилось с ее служанкой, спасли ли ее, или она утонула. Но это — к лучшему! Иначе она могла бы потребовать ее возвращения, а тогда — не быть Ивейн подопечной дона Хуана!

Долго спать было невозможно, потому что яркое раннее солнце проникало в башню к Ивейн, наполняя ее комнату теплом и светом. Каждое утро девушка быстро умывалась, одевалась и бегом спускалась к пляжу, отложив завтрак на потом, чтобы не оставаться наедине с доном Хуаном, который после кофе с фруктами отправлялся в морскую башню работать или брал машину, чтобы ехать в город на деловую встречу.

Дон Хуан был очень занят всевозможными делами, касающимися жизни острова, он возглавлял совет директоров нескольких компаний, которые предоставляли работу, образование и медицинскую помощь жителям острова. Но Ивейн не имела понятия, чем он снимается в морской башне. Она очень интриговала ее, но девушка боялась туда заходить, хотя он и дал ей разрешение пользоваться его библиотекой, находившейся в башне.

Она могла бы спросить экономку, но с тех пор, как Альма сняла с нее мерки, и их отослали в знаменитый дом моделей в Мадрид, эта женщина была вся — поджатые губы, ледяной холод и неприступность. Она как будто считала, что Ивейн — завзятая авантюристка, которая злоупотребляет щедростью ее господина.

Ивейн шла через заросли диких олеандров, пробираясь по тропинке вниз, к берегу. Она и сама была бы рада удовольствоваться простой одеждой, которую ей выдали раньше, но дон Хуан был человек привередливый, и раз уж он решил смотреть на нее как на свою подопечную, ему не хотелось, чтобы его критический взыскательный взгляд был оскорблен видом бедно, дурно одетой девушки.

Она воткнула цветок в волосы и стояла, любуясь морем. Волны набегали на золотой песчаный берег. Невероятно, что эта ослепительная лазурная стихия когда-то, той темной ночью, казалась ей опасной, готовой увлечь на дно и поглотить навсегда. Страх был еще жив в ней, и, хотя Ивейн играла на пляже, собирая ракушки и забавляясь тем, как утки и селезни выхватывали из воды плававшие в ней щепки, девушка не осмеливалась заходить в воду глубже, чем по колено. С ночи кораблекрушения ей уже не хотелось учиться плавать.

Раздался собачий лай. Карлос несся к ней по пляжу. Ивейн бросала ему гладкие палочки, принесенные морем, а пес мчался за ними, и, играя, они добрались до тропинки, которая вела к домику Эмерито на берегу. Она решила навестить Мари-Лус и ее малыша, и с удовольствием осталась у них позавтракать, а потом посидеть с младенцем; пока Мари-Лус съездила на ослике за покупками в маленькую рыбацкую деревушку в миле отсюда по побережью.

После работы няней в Санделл-Холл Ивейн стала настоящим специалистом по развлечению младенцев, и все складывалось превосходно, пока малыш не схватил пухлой ручонкой гладкий камушек и не засуну его себе в рот. Ивейн немедленно вытащила его, и проказник пустился в рев. Он так громко ревел, что Карлос решил присоединиться к нему, и они выли уже в два голоса наперегонки. Ивейн ходила взад и вперед по песку, качая на руках и пытаясь успокоить маленького камнееда, и не заметила, как кто-то появился на пляже и наблюдал за этой сценой насмешливыми темными глазами.

Внезапно ушей Ивейн достигли негромкие гитарные переборы. Она обернулась и увидела молодого человека, который широкими шагами направлялся к ней по берегу. Приблизившись, он начал напевать вполголоса испанскую песенку, такую же нежную, как его глаза. Молодой, жгучий брюнет в брюках матадора, тонкой шелковой рубашке, с повязанным на шее алым платком прислонился к дереву, распевая для девушки и малыша свою серенаду. И, словно по волшебству, ребенок утих и лежал, очень довольный, посасывая большой палец собственной ноги.

Молодой испанец продолжал играть и петь, пока nino[11]не уснул, и тогда осторожно, легкими шагами приблизился к ним и взглянул на спящего на руках у Ивейн младенца.

— Mil gracias, senor, — застенчиво сказала она.

Он ответил ей по-испански, но она не поняла ни слова из того, что он сказал.