Мадди снова улыбнулась:

— Комната больших размеров и новый гардероб… я не внакладе.

Той осенью Мадди ощущала себя счастливой и испытывала особенные чувства. Они с Анной не только стали подругами — сделались совершенно неразлучными. И расставались лишь тогда, когда Мадди уходила к Брейди, а Анна отлучалась на свои долгие выходные в Принстон.

Анна была именно такой девушкой, какую Мадди воображала в детстве: искушенной, красивой, умной. Сама Мадди тоже была неглупой. А после того как Анна, наигравшись в Пигмалиона, обучила ее секретам косметики, тоже стала красивой. Что же до искушенности, решила девушка, то и это придет, если подольше покрутиться рядом с новой подругой.

Ближе узнавая Анну, Мадди поняла, что ее внешняя искушенность — не что иное, как защитная скорлупа. Анна была необыкновенно привязана к семье и боготворила своего симпатичного отца Уатта Макнила. Она держала на столе в серебряной рамке фотографию, на которой стояла рядом с отцом, и по нескольку раз в неделю подолгу говорила с ним по телефону.

Мадди же, когда разговор заходил о ней самой, становилась уклончивой. Рядом с Анной она старалась казаться умнее и находчивее. Но теперь очень стеснялась своего прошлого. Анна постоянно говорила, кем были такие-то и такие-то люди — об их происхождении. И Мадди была вынуждена признать, что у нее самой не было породы, как у Анны и у ее друзей. Неизвестно, где бы она вообще оказалась, не появись в ее жизни Джейн Латем. Уж явно бы не делила комнату в университетском общежитии с богатенькой Анной Макнил. Поэтому она говорила о прошлом как можно меньше.

В ту осень отношения Мадди с Брейди развивались вполне гладко. Насколько девушка могла судить, великий бабник оставался ей верен. Получив друг о друге первые впечатления, они сделались друзьями и любовниками.

И все шло отлично, пока Анна не пригласила подругу провести Рождество в Нью-Йорке со своими родными. Мадди пришла в восторг. Девушка никогда не бывала в Нью-Йорке, хотя твердо знала — это именно тот город, где она хотела бы жить после окончания школы. И все-таки Мадди немного терзалась: еще раньше она обещала Брейди провести праздник с ним.

Но ей нестерпимо было думать, что придется отклонить приглашение подруги и не лететь в Нью-Йорк на частном реактивном «Гольфстриме» Макнила. Когда она сообщила об этом Брейди, он, как и следовало ожидать, вышел из себя. Предполагая, что они проведут Рождество вместе, Брейди снял роскошный дом в Аспене[13].

— Брейди, — робко попыталась объяснить девушка, — ты должен понять. Мне действительно очень жаль. Но это такая потрясающая возможность.

— Понять! — вспылил он. — Да пошла ты! Я думал, мы проведем Рождество вместе. Спланировал все путешествие. Для тебя это ничего не значит?

— Значит. Я же сказала, что мне очень жаль. — Мадди подошла и обняла его за шею, но он мрачно отвернулся. — Я полагала, что определенно мы еще ничего не решили. Ты заключил, что на Рождество мы будем вместе, только потому, что я сказала, что у меня нет своих планов. Давай поедем в Аспен на каникулы. Ну, Брейди, пожалуйста, не злись… Ты говорил, что тебя зовут родные. Съезди к ним. Какое счастье иметь свою семью!

Задетый, Брейди повернулся на месте и заглянул ей в лицо.

— Ты своеобразный человек. Какой — не знаю: разное лезет в голову. — Он пристально посмотрел на нее. — Я тебя по-настоящему любил. И даже собирался сделать предложение.

— Брейди, я тебя очень ценю. Но ты делаешь из мухи слона. Это же только Рождество.

— Иди ты… свихнутая.

— Паразит ты, Брейди! Почему же я свихнутая? Потому что хочу поехать в Нью-Йорк на Рождество? Первый раз в жизни у меня такая возможность… повидать этот город!

— Ты сама не понимаешь, что говоришь! Как можно любить меня и вести себя подобным образом? Все эти месяцы я терпеливо учил тебя делать украшения и не услышал ни слова благодарности. Ты только берешь, Мадди, но ничего не даешь. Вот в чем суть. Я не желаю тебя видеть, когда ты вернешься. В этом нет никакого смысла.

— Ох, Брейди…

— Убирайся отсюда к черту! Мне надо работать.

Ювелир отвернулся и принялся вставлять неограненный аметист в лапки серебряного кольца. Мадди не нашлась что добавить. Брейди разозлился, но он перегорит. Она привезет ему из Нью-Йорка хороший подарок. Через несколько недель он остынет, и все наладится. Девушка была в этом уверена.

По дороге в общежитие Мадди снова прокрутила в голове их ссору и в свою очередь разозлилась на Брейди. Он заблуждался на ее счет. Как он мог заявить, что она берет, но ничего не дает? Как посмел сказать такое человек, который переспал с сотнями женщин?

Потом она вспомнила последние месяцы, проведенные с Брейди. Он учил ее технике изготовления украшений и терпеливо рассказывал о драгоценных камнях. Давал читать книги. Два-три раза в неделю приглашал поужинать в ресторан или готовил дома. Проверял перед зачетами. Он вел себя совсем не так, как человек, против которого ее предостерегали. Напротив, Брейди Гарднер вкладывал в нее всю душу.

Так, может быть, он прав и она настоящая эгоистка? А после смерти Джейн неосознанно избегает любви? Мадди где-то прочитала, что во всякой связи чувство одного больше, чем чувство другого. Если так, то Брейди любил ее больше.

Сможет ли она когда-нибудь забыть о себе и всецело кому-нибудь отдаться?

Девушка не сомневалась. Но теперь это ее мало интересовало. Она готовилась впервые увидеть Нью-Йорк.

И все ее мысли были только об этом.

Гостиная в несуразной двухэтажной квартире Макнилов на Парк-авеню в семидесятых годах была выкрашена в желтый цвет. Так посоветовал Элизабет Макнил оформитель англичанин О'Харра, который по совместительству занимался лечением колористикой. Он считал, что желтый цвет мог стимулировать беседу. Превосходный выбор, учитывая тот факт, что Макнилы отличались чрезвычайным гостеприимством и часто принимали компании друзей — от бизнесменов до людей искусства, но всех из манхэттенского света. Двадцать четыре стула в стиле эпохи регентства напоминали об обстановке отеля «Шератон» и были обиты китайской парчой с растительным рисунком. Они окружали три стола черного дерева. Над каждым висели русские люстры из горного хрусталя, которые имитировали свет свечей. Противоположную стену загораживала состоящая из восьми секций китайская ширма времен династии Минь. Фарфор меняли в зависимости от того, каких принимали гостей, и от настроения вечеринки, но он всегда был от «Тиффани». Серебро и хрусталь — ирландское наследие семейства Макнил.

Мадди не могла поверить, что сидит с Макнилами за центральным столом и взирает на Анну сквозь букеты таких диковинных цветов, каких она не видела даже на картинках. И уж конечно, никогда не слышала названий. Все вокруг окутывал дух нереальности. Но после первого дня, когда Мадди нервничала и была настороже, она постепенно оттаяла: семья вела себя с ней просто — ее считали новой лучшей подругой Анны и обращались соответствующим образом.