Долгое время он не навлекал на себя никаких подозрений, да если и навлекал, то не особенно заботился о них. Он переходил от одного племени к другому, ведя беззаботную жизнь, вполне соответствовавшую его вкусам; и так как он был необходим индейцам в качестве переводчика при их сношениях с белыми, то ему предоставляли жить, как хочет. Бродяжническая жизнь нравилась ему, и торговцы, встречая его то у павниев, то команчей, то у кровов, то у тонквевасов, прозвали его «Turn over» («вертун»); прозвище это превратилось путем перестановки в «Overturn», а затем в Овертон.

К этому времени все убедились, что Овертон большой мошенник, но так как он был полезен, то английские компании пользовались его услугами и платили ему большое жалованье. В конце концов, однако, убедившись, что он почти никогда не бывает трезвым и слишком склонен присваивать себе то, что ему не принадлежало, хозяева отказались от него, и он вернулся к своему прежнему образу жизни. Потом он сошелся с несколькими янки, обратившимися к нему с какими-то предложениями, которые он принял; в чем они заключались, никто не мог в точности сказать, но всякий мог догадаться, зная, что одним из самых выгодных способов наживы считается надувание индейцев при помощи какого-нибудь бессовестного переводчика, который, разумеется, получает долю прибылей от этих «почтенных» операций. В течение некоторого времени он как нельзя лучше ладил со своими новыми патронами, и так как нет ничего дешевле военных чинов в Соединенных Штатах, то метис сделался полковником Овертоном, в сапогах со шпорами, куртке с галунами и при шпаге. Янки были хитры, а Овертон еще хитрее и надувал их так же, как индейцев. Этот священный союз, в конце концов, разрушился; тогда Овертон удалился в горы и под покровительством мексиканского правительства пустил в ход целую систему предательства, имевшую большой успех в течение некоторого времени. Он присутствовал обыкновенно при переговорах между индейцами и торговцами. Когда торг кончался к общему удовольствию, обе стороны, естественно, приходили в хорошее настроение духа и завершали дела выпивкой. Тут-то и наступал черед Овертона. Индейцев он уверял, что торговцы дожидаются только, пока они уснут, чтобы перерезать их и взять обратно свои товары. То же самое он говорил торговцам об индейцах. В результате следовало побоище, тем более ожесточенное, что обе стороны были под влиянием винных паров. Тогда полковник с помощью нескольких негодяев под предлогом заботы о целости вещей нагружал мулов мехами и товарами, отправлялся в Санта-Фе и там продавал свою добычу за треть стоимости. Никто не заботился о том, как она попала в его руки: он продавал за бесценок — этого было достаточно.

Его плутни и грабежи этого рода были так многочисленны, что Овертон сделался ужасом гор. Индейцы поклялись скальпировать его, канадцы дали обет уходить его до смерти, англичане объявили, что повесят его, а янки обещали подвергнуть его индейской пытке. Мексиканцы, не находя более возможным покровительствовать ему, назначили премию за его голову. При таких обстоятельствах Овертон почувствовал отвращение к обществу, скрылся неизвестно куда, и два года о нем не было ни слуха, ни духа, когда однажды партия команчей и тонквевасов, возвращавшаяся из какой-то экспедиции, повстречалась с одиноким всадником. Все узнали Овертона и немедленно пустились за ним в погоню.

Погоня затянулась. Под Овертоном была превосходная, сильная лошадь, но неровная, каменистая местность не позволяла ему скрыться из глаз своих преследователей. Наконец он достиг плоской возвышенности, заросшей высоким сосновым лесом, и уже считал себя спасенным, так как по ту сторону леса тянулась на много миль гладкая, ровная долина, на которой он мог значительно опередить погоню и скрыться. Он мчался во весь опор, прислушиваясь к диким воплям преследователей, шпорил коня, уже покрытого пеной, миновал лес, и к своему ужасу и изумлению увидел, что между ним и долиной тянется страшная пропасть в двадцать пять футов шириною и двести глубиною. Что было делать? Усталая лошадь отказывалась прыгнуть, а сзади доносились крики индейцев, поощрявших друг друга.

На краю пропасти лежало длинное, пустое внутри бревно, которое, вероятно, притащили сюда с намерением сделать мост через пропасть. Овертон соскочил с лошади, подвел ее к самому краю и ткнул ножом. Благородное животное сделало прыжок, но силы изменили ему, оно ударилось грудью о противоположный край пропасти и рухнуло в бездну. Беглец забрался под бревно и притаился там в надежде, что ему, быть может, удастся ускользнуть. Он ошибся: его заметили. Через несколько минут индейцы высыпали из леса и собрались вокруг бревна. Уверенные в том, что добыча не уйдет от них, они решили подвергнуть его моральной пытке, и притворились, будто не знают, куда он девался.

— Он перескочил, — сказал один из них, — вот прыжок пантеры! Вернемся или остановимся здесь?

Индейцы решили отдохнуть немного и принялись разговаривать. Один заявил, что если бы ему удалось поймать Овертона, он заставил бы его есть собственные внутренности. Другой говорил о раскаленном железе и дымящемся мясе. Ни одна пытка не была забыта, и несчастный Овертон должен был чувствовать себя ужасно.

— Его скальп стоит сотню долларов, — заметил один.

— Когда-нибудь он будет в наших руках, — ответил другой. — Но если уж мы остановились здесь, то разведемте огонь, вот и бревно.

Овертон увидел теперь, что он погиб. Он выглянул из-под бревна: вокруг него стояли свирепые воины с луками в руках, готовые убить его при первом движении. Он понял, что дикари жестоко потешались над ним и наслаждались его мучительным состоянием. Хотя и негодяй, Овертон был храбр и в достаточной степени индеец, чтобы не желать разочаровать своих врагов. Он решил сгореть живьем и, таким образом, обмануть надежды своих жестоких гонителей. Умереть, не сдаваясь до конца, — гордость индейца, и среди самых мучительных пыток немногие из них обнаружат свои страдания.

Вскоре бревно было прикрыто и обложено хворостом и сухими листьями; варвары подложили огонь и стали молча ждать. Но Овертон чересчур полагался на свои силы. Кровь его, в конце концов, была только наполовину индейская, и когда платье на нем загорелось, он не мог больше выдержать. Он выскочил из костра и заметался в кругу своих мучителей. Они стояли по-прежнему, неподвижные и безмолвные, как вдруг Овертон с энергией отчаяния вырвался из круга и сделал страшный скачок через пропасть. Как ни невероятно это, но он перескочил через нее; крик изумления вырвался у дикарей, но силы Овертона истощились, он упал навзничь и полетел в пропасть. Индейцы видели, как он катился с утеса на утес, в еще пылающем платье, пока не исчез в темноте.

Если бы он устоял на другой стороне пропасти, то без сомнения спасся бы, так как смелый поступок всегда внушает уважение к дикарю, и никто бы не решился пустить в него стрелу при таких обстоятельствах.

Такова была судьба полковника Овертона.

Наконец мы возвратились в Рио-Гранде, и спустя несколько дней были в Санта-Фе. Много написано об этом богатом и романтическом городе, где во время оно, если верить путешественникам, доллары и дублоны можно было лопатой загребать, но я подозреваю, что писатели никогда не видали этого местечка: жалкой, грязной дыры с тремя тысячами жителей, большею частью метисов, голодных и оборванных. Там встречаешь зрелища нищеты и порока, какие вряд ли найдешь где-нибудь еще, грубый деспотизм, безнравственность, доведенную до крайних пределов, пьянство и грязь.