— Вас предупредили о том, что Карбон арестован?

— Зачем меня нужно было об этом предупреждать? Меня это совершенно не касается.

— Неправда, вы ведь после этого оставили свою квартиру.

— Что же, по-вашему, все, кто в тот день оставили свою квартиру, являются участниками заговора?

— Значит, вы не знаете Карбона, не отдавали ему распоряжений, не одевались в робу извозчика?

— Нет.

— Что вы делали 24 декабря?

— Я хотел пойти прогуляться. Зашел в какое-то кафе. Там я услышал, что в Опере ожидается премьера. Я решил пойти туда. Пошел по площади Каррузель. Там я и услышал взрыв. Вот и все.

— Значит, вы только слышали взрыв?

— Он меня покалечил.

— И вы, конечно, оказались там совершенно случайно?

— Да, случайно.

— У вас были найдены письма, подписанные неким Гедеоном. Гедеон — это Жорж Кадудаль.

— Ничего не знаю об этом.

— Его письма были найдены в квартире, где вы жили. Они полностью изобличают вас.

— Но я давно не бывал там.

— Вы же спали там в ночь на 24 декабря.

— Я не видел никаких писем.

— С кем вы виделись вечером 24 декабря?

— Не помню. Я очень плохо себя чувствовал.

— Вы были ранены, так как это вы подожгли фитиль и просто не успели отойти.

— Я был на углу улицы Мальты. Обломки падали со всех сторон, меня задело, уши заложило так, что я перестал слышать.

Так продолжалось еще очень и очень долго. Сен-Режану задавали вопросы, он односложно отвечал на них, все отрицая или ссылаясь на плохое самочувствие. Ко всему прочему, вызванная для очной ставки мать погибшей девочки Пёсоль не узнала его. Тем не менее решение суда было предопределено заранее. Сен-Режан и Карбон были приговорены к смертной казни как участники заговора против первого консула. Сен-Режан был назван прямым участником покушения, а Карбон — человеком, оказывавшим ему в этом содействие.

Когда председатель суда спросил приговоренных, понятно ли им такое решение, Карбон закричал:

— Я не признаю себя виновным! Мне всего-навсего поручили купить лошадь и повозку, разве это преступление?

Сен-Режан лишь попросил, чтобы с казнью не затягивали, так как он не собирается подавать никаких протестов и жалоб.

Они были казнены 20 апреля 1801 года на глазах специально для этого собранной толпы парижан. Перед смертью Сен-Режан закричал:

— Люди добрые, мы умираем за короля!

* * *

На поимку Лимоэлана были брошены лучшие полицейские силы Франции. Оказалось, что его невеста, мадмуазель Альбер, жила в Версале. У нее-то он и прятался первое время после взрыва. Был найден священник, которому Лимоэлан исповедовался за месяц до покушения. Кольцо постепенно сжималось, но когда дом, где должен был находиться Лимоэлан, был окружен, оказалось, что там его уже нет.

Он в это время уже был в Бретани. Там он скрывался до конца марта 1802 года, а после этого уехал в Соединенные Штаты. Смерть маленькой Пёсоль настолько сломила его психику, что он совсем перестал спать по ночам. В Америке он стал священником под именем аббата де Клоривьера. Через год он написал своей невесте, приглашая ее приехать в Америку, но та не могла сделать этого, так как поклялась посвятить себя Богу, если ее жениху удастся ускользнуть от полицейских ищеек. Новоявленный аббат де Клоривьер был в отчаянии: зачем ему было с такими сложностями спасаться, если теперь он и его любимая не могут быть вместе?

Но надо было продолжать жить, и вплоть до самого падения Наполеона он служил кюре в Чарльстоуне, а в 1820 году стал управляющим монастыря в Джорджтауне и организовал за свой счет пансионат для маленьких девочек из бедных семей. Умер Жозеф-Пьер Пико де Лимоэлан лишь в 1826 году, через пять лет после смерти ненавистного ему Наполеона.

* * *

Роялисты, непосредственно участвовавшие в покушении, были казнены, многие были сосланы подобно якобинцам. Но все-таки гнев Наполеона против роялистов не был в тот момент так жесток, как можно было бы ожидать, судя по расправе с совсем не имеющими отношения к делу о взрыве на улице Сен-Никез якобинцами. И тут причина заключается вовсе не в том, что он уже потратил на якобинцев весь свой гнев, а на роялистов его уже не хватило. Наполеон умел быть жестоким, когда находил это нужным, оставаясь вполне хладнокровным и спокойным. Дело тут было вовсе не в этом, а в том, что он задался целью увести из-под знамен Бурбонов тех умеренных роялистов, интересы которых могли быть вполне примиримы с новым порядком во Франции. Другими словами, он хотел показать, что те роялисты, которые признают законность его власти и безропотно подчинятся ей, будут приняты им с готовностью и прежние грехи могут быть им прощены, а вот с непримиримыми, непременно желающими восстановить власть Бурбонов, он будет вести беспощадную борьбу.

По имеющимся оценкам, эмигрантов-роялистов в то время насчитывалось около 150 тысяч человек, и из них более половины уже вернулось в страну и поступило под надзор полиции. Только трем тысячам эмигрантов въезд во Францию по-прежнему был воспрещен. Вот эти-то люди и были главными противниками Наполеона.

* * *

Французский историк Жак-Оливье Будон констатирует:

«Покушения против Бонапарта провалились. Конечно, некоторые акты спорадического сопротивления еще отмечались, но в целом как минимум до 1803 года оппозиция переместилась в салоны. Как якобинцы, так и роялисты в бессилии наблюдали за ростом личной власти Бонапарта».

И действительно, уже в самом начале 1802 году второй консул Камбасерес начал намекать законодателям, что следовало бы как-то наградить Наполеона от лица всей нации. Но в ответ на это поступило предложение лишь о почетном титуле «Отец народа». Подобное никак не могло удовлетворить амбиций первого консула, и Камбасерес принялся поодиночке уговаривать членов Сената пожаловать Наполеону титул пожизненного консула. Удивительно, но у сенаторов хватило мужества воспротивиться, и они ограничились постановлением, согласно которому Наполеон провозглашался первым консулом на новый десятилетний срок.

Тогда по совету Камбасереса Наполеон написал Сенату, что хочет обратиться к народу, чтобы узнать, стоит ли ему принимать это предложение. 10 мая Камбасерес созвал Государственный совет, чтобы решить в связи с этим письмом первого консула, каким образом и о чем должен быть спрошен французский народ.

Результат подготовительной работы Камбасереса известен: перед народом Франции был поставлен вопрос «Быть ли Наполеону Бонапарту пожизненным консулом?». Такая формулировка вопроса была равносильна очередному государственному перевороту, ведь существовавшая конституция ничего подобного не предусматривала. Но французские законодатели лишь склонили головы перед свершившимся фактом.