Человек выглядел моложаво. Очки в проволочной оправе делали его похожим на студента или программиста. Звали его Валид Гассан. Ему шел тридцать первый год, и он был признанным террористом, связанным в разное время с «Исламским джихадом», «Хезболлой» и, как каждый уважающий себя исламский фанатик, с «Аль-Каидой».

Паламбо вытащил пленника, поставил его на ноги и провел в пассажирский отсек. Там он толкнул его на сиденье и пристегнул ремнем безопасности. Несколько секунд он потратил на то, чтобы смазать поврежденные пальцы Гассана меркурохромом — легким антисептиком. Гассан потерял три ногтя.

— Куда меня везут? — спросил он.

Паламбо не ответил. Наклонившись, он расстегнул ножные оковы пленника и немного помассировал ему лодыжки, чтобы возобновить кровообращение: не хватало, чтобы Гассан сдох от венозного тромбоза до того, как они выудят из него нужную информацию.

— Я — американский гражданин! — дерзким тоном продолжил Гассан. — У меня есть права. Куда меня везут? Я требую, чтобы мне сказали.

При чрезвычайной экстрадиции преступника действовало неписаное правило: если ЦРУ нужно было кого-то допросить, то человека переправляли в Иорданию, если подвергнуть пыткам — то в Сирию, а если он должен был исчезнуть с лица земли — то в Египет.

— Пусть это будет для тебя сюрпризом, Хаджи.

— Я не Хаджи!

— Это точно, — угрожающе произнес Паламбо. — Знаешь, что? У тебя больше нет имени. Тебя вообще больше нет. — Он щелкнул пальцами прямо под носом у Гассана. — Растворился в тумане.

Паламбо пристегнулся в кресле — самолет набирал высоту. На экране в носовой части салона можно было видеть местонахождение самолета на карте мира, скорость, температуру за бортом и время, оставшееся до прибытия в пункт назначения. Через несколько минут полета «Гольфстрим» начал разворачиваться, пока не взял курс на юго-восток — в сторону Средиземного моря.

— Я дам тебе еще один шанс, — сказал Паламбо. — Говори.

Гассан посмотрел ему прямо в глаза:

— Мне нечего сказать.

Паламбо покачал головой. Тяжелый случай.

— Как насчет взрывчатки, которую ты забрал в Германии? Давай начнем с этого.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Ну конечно.

Он смотрел на Гассана, представляя, сколько зла натворил этот, в сущности, молодой человек, сколько смертей стоит за ним и что его ожидает, когда самолет приземлится.

Через четыре часа господину Валиду Гассану воздастся по заслугам за все. Еще как воздастся.

В дверь постучали.

— Moment, bitte.[4]— Джонатан натянул шерстяной пуловер, джинсы, сунул ноги в мокасины и открыл дверь.

В коридоре стоял управляющий гостиницей.

— Позвольте от лица всего персонала выразить наши глубочайшие соболезнования, — сказал он. — Если я или кто-нибудь из наших сотрудников может сделать что-либо для вас…

— Спасибо, со мной все в порядке, — ответил Джонатан.

Управляющий кивнул, но не ушел. Он достал из кармана пиджака конверт и протянул его Джонатану:

— Тут почта. Для вашей жены.

Джонатан взял конверт и поднес его к свету. «Эмме Рэнсом, отель „Белльвю“, Постштрассе, Ароза». Уверенный почерк, размашистый, но аккуратный. «Мужская рука», — машинально отметил он и перевернул письмо. Ни имени, ни обратного адреса.

— На день опоздало, — с сожалением произнес управляющий. — В горном туннеле ведутся ремонтные работы, из-за этого на железнодорожные пути сошла лавина. Я так и объяснил миссис Рэнсом. Она очень расстроилась. Простите.

— Вы говорили с Эммой о письме?

— Да, в субботу вечером, перед ужином.

— Значит, она ждала это письмо?

— Она что-то шепнула мне про день рождения и взяла с меня слово, что я вручу письмо ей в руки.

День рождения? Тридцать восемь лет Джонатану исполнилось тринадцатого марта, больше месяца назад.

— Тогда понятно. Спасибо.

Закрыв дверь, он прошел в спальню и снова перевернул конверт в руках. Эмме Рэнсом. Отель «Белльвю». Постштрассе. Ароза. Почтовый штемпель смазан. Дата различима, а название города, из которого отправлено письмо, не разобрать.

Бесполезно гадать.

Он сел на край кровати. На конверте синий штамп «экспресс». Значит, письмо отправили в пятницу с доставкой на следующий день. Он снова перевернул конверт. Обратного адреса нет.

Как давно он начал подозревать? Шесть месяцев назад? Год? Все началось после Эмминой поездки в Париж, или что-то было и до того? Знаки, на которые он был обязан обратить внимание, но всегда был слишком занят, чтобы их замечать.

Он мог бы сказать, что безумно любит ее, и не преувеличил бы. Хотя «безумно» — пугающее слово: безоглядность, опасная одержимость. Ничего общего с его чувствами к Эмме. Его любовь не ведала сомнений, на том он стоял. Едва увидев Эмму, он понял, что она создана для него. Лукавая улыбка словно говорила: «Испытай меня. Я на все согласна». Непослушная грива рыжих волос. Потертые джинсы. «Джонатан, на свете есть вещи поважнее косичек и чистого платьица». Ее взгляд словно бросал ему вызов, и требовалось всегда быть на высоте. Казалось, Эмма создана специально для него. У них не было секретов друг от друга.

Да, он любил ее безумно, но не слепо.

В последние месяцы она стала терять интерес к работе. Сначала ее четырнадцатичасовой рабочий день сократился до двенадцати часов, затем — до восьми. Директор по логистике регионального отделения организации «Врачи без границ», Эмма координировала работу на Ближнем Востоке. Она занималась подбором кадров и обучением персонала и волонтеров, осуществляла надзор за отправкой продовольствия и других грузов, тесно взаимодействуя с местными правительственными учреждениями, распределяла денежные средства, необходимые для поддержания этого процесса. Работа беспокойная. И это еще мягко сказано.

Поначалу он считал, что она переутомилась. Эмма относилась к тем, кто не щадит себя на работе. Ее пламя горело слишком ярко. Накал — вот подходящее определение для ее отношения к работе. И отдых ей был просто необходим.

Но Джонатан замечал и другое. Головные боли. Одинокие прогулки. Долгое молчание. И он чувствовал, что день ото дня расстояние между ними увеличивается.

Все началось после Парижа.

Джонатан покрутил конверт в руках. Невесомый. Наверняка внутри один-единственный листок бумаги. Перевернув письмо, он пристально посмотрел на тот угол конверта, где пишется обратный адрес. Швейцарец, который не указывает своего имени на конверте, — почти предатель. Это национальное преступление стоит в одном ряду с нарушением банковской тайны и подделкой рецепта молочного шоколада «Линдт».