— Толстых на работу не берут, даже если они подходят.

— Но ты же не толстая.

— Хуже, я прыщавая…

И так далее. И да, на работу ее не взяли, но, уверена, не из-за прыща.

Вы думали, только женщины такие? Ни фига.

Вальдемар, страшный мудак иногда, но очень обаятельный. Лежит в больнице после операции на желчном, встать не может, писает в мешочек, исколот иголками от капельниц и в голос смеется, что теперь при знакомстве с девушками будет в лоб заявлять, что он инвалид, перенес операцию и его надо пожалеть. И щиплет свободной рукой медсестер, ну, за то, до чего дотянется. Чаще всего это попа.

А есть Гога, он же Гоша, он же Георгий Алексеевич, один из моих бывших начальников. У него всегда то трава недостаточно зеленая, то кофе не слишком кофейный, то работаем слишком мало, то слишком много, то солнце не вовремя выглянуло, но вечер на одну минуту раньше начался.

А самое страшное, ребята, что я отношусь ко второму полюсу. Спасите!

Как я зарабатывала в больнице

Было это незабвенных лет 20 назад, когда лишь наступала утренняя заря сотовой связи и те из нас, кто обладал этим чудом, считались мажорами или гламуром, ну или «наворовали, ироды».

В тот год я попала в больницу, причем надолго так, месяца на два. Не буду вдаваться в подробности, они тут не важны, факт был лишь в том, что среди всего женского отделения я была единственным счастливчиком, имевшим мобильный телефон, несмотря на то, что среди пациентов были и такие же молоденькие девушки лет по 17, и добротные, хорошо одетые дамы за 30–40. Возможно, они боялись, что телефон сопрут, что мне сейчас кажется наиболее вероятным.

Надо заметить, что на телефон я накопила исключительно сама, работая актрисой в кукольном театре (ну как актрисой, голосом и руками куклы, это тоже нагрузка будь здоров, не мешки ворочать, но все же). Заработок мой составлял ровно 800 деревянных, и, с учетом питания и стоимости телефона в 2000 руб., за год я таки накопила и купила мой первый Самсунг, беленький и округлый, как бедро девственницы.

Началось все с того, что девушка Оля, с которой я подружилась в больнице, и которая меня, не курящую, таскала с собой в курилку, начала регулярно запрашивать у меня позвонить своему бойфренду, причем делала она это, когда все уже ложились спать, включая меня, и уходила в коридор, откуда возвращалась минут через 20 и с огромным минусом на счете (тогда еще связь была жутко дорогая и в долларах).

Я, конечно, добрая душа, но и у нее (души) терпение не могло быть бесконечным и резиновым. Я потребовала оплатить мне свои переговоры, после чего Оленька назвала меня собакой женского пола и перестала общаться.

Но плохая реклама сработала на меня. Ко мне начали подваливать различные мадамы различных же возрастов и просили позвонить за деньги. Произведя несложные подсчеты, я выставила ценник — пять минут — 10 рублей.

Не то, чтобы я сильно нажилась на желании поговорить женской половины отделения, но, по крайней мере, у меня была денежка купить себе мороженое, когда меня отпускали погулять по городу, и принести себе на обед не блевотную тушеную капусту с тухлым мясом, а нормальный такой пирожок, пусть тоже с сомнительным мясом, но, хотя бы вкусно пахнущий — все, что нужно растущему организму.

С бабушек за 60 я принципиально не брала деньги, но иногда они просто клали мне в карман пресловутую десятку и никак не хотели забирать ее назад:

— Пироженку купишь, деточка. — Говорили они и скрывали лица за платочками, которые носили даже в помещении.

Долго ли, коротко, но пришла пора выписываться. И оказалось, что я заработала, с учетом всех трат, ни много, ни мало, аж 200 рубликов.

Да, это были, можно сказать, легкие деньги, но моя коммерческая жилка крякнула вместе с болезнью. Надо было поступать в университет, и я выбрала филологию, о чем до сих пор не жалею.

А тот сотовый до сих пор лежит в коробочке, как напоминание о светлых юношеских деньках.

Бросать — это больно

Так много пишут о том, что чувствует человек, которого бросили. Целые тома написаны об этих страданиях. Как льет слезы девушка, несправедливо оставленная парнем ради длинноногой блондинки в мини, как напивается брутальный мужик в коже, засыпая на барной стойке и отвозимый закадычным другом домой в полубессознательном состоянии. Как миллионы брошенных и покинутых ровным слоем намазывают свои страдания на музыку, поэзию, прозу, живопись. И очень-очень мало произведений от лица тех, КТО бросил. Они априори монстры, не знающие жалости и любви, не способные почувствовать и понять.

А вы знаете, каково просыпаться с человеком, родным, к которому ты больше ничего не чувствуешь? Знаете, такое двоякое ощущение: это мой любимый человек, от которого меня тошнит. Ты думаешь, что вот теперь вы связаны на всю жизнь, и всю жизнь, до конца этих гребаных дней, ты будешь видеть каждое утро, как его лицо размазано по подушке, как течет предательская слюнка от сладости сна, как перекошен рот. И дело не в том, что это противно, а в том, что то, что тебя умиляло в нем всю дорогу, вдруг становиться раздражителем.

Ты просыпаешься, резко встаешь и идешь заваривать кофе. Пьешь его быстрыми глотками и обзываешь себя всеми бранными словами, какие только можешь вспомнить. Ведь это предательство, чистой воды предательство. И возвращаешься в спальню. И смотришь, смотришь, и стараешься заставить себя любить.

И тут он просыпается и говорить тебе: «Доброе утро, любимая». И ты начинаешь реветь. А ему говоришь, что просто любишь. А на самом деле, как раз наоборот.

Ты не понимаешь, как жить дальше: бросить — это все равно, что убить. Но если не бросить — это то же самое, что суицид. И так и так дело закончится смертью, и только ты выбираешь, чьей.

Ты начинаешь задерживаться на работе, делать какую-то дичь, которая никому не нужна, чтобы, когда ты пришла, он уже спал. Или хотя бы уже собирался ложиться. И начинаешь устраивать скандалы на ровном месте, надеясь, что он сам тебя бросит. Но он просит прощения, и ты вынуждена прощать.

Наконец, ты не выдерживаешь, потому что между тобой и им уже настолько страшная пропасть с ужасающе неровными краями, что ты понимаешь, что если все не