Мне тоже как-то довелось переночевать в простенькой юрте у симпатичной молодой пары в провинции Ганьсу. Время от времени хозяин выходил на улицу помолиться. Нас, четверых финских туристов, плотно запеленали в одеяла и устроили на лежаке рядом с хозяевами: отлучиться ночью в туалет было практически невозможно. За стенами юрты раздавалось тяжелое дыхание яков, а милые, но смертельно опасные тибетские мастифы гавкали на стадо. Наутро вместе с хозяйкой мы доили брыкающихся и непоседливых яков. Нас окружали бесконечные горы, зеленые луга и ручьи. Воздух был настолько разреженный, что даже после нескольких шагов начиналась одышка. Чудесный опыт, однако я понимала, что каждую ночь в придорожной юрте останавливались новые туристы. Уход за яками для хозяев был побочным занятием.

Наконец, суровость Китая по отношению к тибетцам и их буддизму создает плодородную почву для контрпропаганды: легко поверить тому, что говорит правительство Тибета в изгнании. На Западе их репутация безупречна – несчастный тибетский народ постоянно терпит унижения и притеснения со стороны правительства.

Но история Тибета не раз подвергалась идеологическим правкам. Антрополог Кэрол МакГранахан в своей статье «Правда, страх и ложь: правительство в изгнании и история тибетского сопротивления, застывшая во времени» (Truth, Fear and Lie: Exile Politics and Arrested Histories of the Tibetan Resistance) пишет о том, что тибетцы «забывают», как воины-кхампа[16] с оружием в руках восстали против китайцев. Бои шли до 1974 года, повстанцев поддерживало ЦРУ. Это плохо соотносится с миролюбием, которое олицетворяет далай-лама. Многие бежавшие в Индию бывшие бойцы кхампа тоскуют по утраченной исторической роли, однако вынуждены смириться со своим новым положением во благо Тибета. Правительство Тибета в изгнании стремится представить всех тибетцев сплоченной общностью, чтобы их голос звучал громче.

«Далай-лама пытается продемонстрировать миру некую единую тибетскую идентичность, но на самом деле тибетцы – довольно разобщенный народ. Не существует единого тибетского языка, только диалекты, носители которых друг друга не понимают. У них даже нет слова, которое бы обозначало „тибетец“ в нашем понимании», – говорит Сонья Лаукканен.

Территория Тибета – тоже неопределенный вопрос. На карте Китая мы видим Тибетский автономный район – именно его принято считать Тибетом, однако тибетцы живут не только там. Например, деревня в провинции Юньнань, где жила Лаукканен, и юрта, в которой я ночевала в Ганьсу, официально не относятся к Тибету, но с культурно-исторической точки зрения они – тибетские. Многие беженцы родом именно из этих мест. В западной прессе голосом тибетского народа зачастую становятся люди, живущие за пределами официального Тибета, в особенности бежавшие в Индию, поскольку китайские власти практически не пускают в Тибет западных журналистов. Однако аудитория СМИ все равно верит, что слышит голос истинного Тибета.

Не все тибетцы – кочевники, а многие даже и не буддисты. Большинство из них, конечно, объединяет буддизм, но они исповедуют учения, подчас конфликтующие между собой. При нынешнем далай-ламе самый ожесточенный спор возник вокруг культа Шугдена[17] – божества, которому поклоняются приверженцы одной из буддийских школ, фактически запрещенной далай-ламой. Разногласия зашли настолько далеко, что последователи Шугдена даже обратились в Amnesty International. Они пожаловались на то, что сторонники далай-ламы изгоняют из монастырей монахов и монахинь, исповедующих этот культ, проводят у них обыски и всячески притесняют. Правительство Тибета отвергло все обвинения и заявило, что китайские власти сами подстрекают адептов Шугдена к протестам. В итоге правозащитная организация заявила, что этот щекотливый спор не входит в ее компетенцию.

Пестрое и раздробленное население Тибета объединяют, в сущности, лишь две вещи: повсеместное и глубокое уважение к далай-ламе и притеснения со стороны китайцев. Китай рубит сук, на котором сидит: тяжелая судьба сплотила тибетцев как никогда прежде.

* * *

В западных странах частенько забывают, что у деятельности китайцев на территории Тибета есть и свои плюсы. Благодаря им здесь появилось много не только плохого, но и хорошего: школы, медицина, рабочие места, туристы, автомобильное и железнодорожное сообщение, новые дома и товары – иными словами, благополучие и достаток. По мнению Соньи Лаукканен, большинство тибетцев заинтересовано в прогрессе: он несет образование детям, здоровье семьям, а жизнь в целом становится легче.

Несмотря на рост благосостояния, сделать предстоит еще многое. Уровень неграмотности в Тибете по-прежнему выше, чем где-либо в Китае – по некоторым данным, до 40 %. Для сравнения, среди пекинцев этот показатель составляет около двух процентов.

Есть у модернизации и свои издержки. Рудники и железные дороги разрушают природу, а приезжие китайцы лишают тибетцев возможности заработка. Волна китайской миграции угрожает сохранению местной культуры. В 1950 году среди жителей Лхасы не было ни одного китайца, а сейчас их почти половина.

«К модернизации „по-китайски“ в разных районах Тибета относятся по-разному. Отношение во многом зависит от того, насколько успешно региональные власти вовлекают в этот процесс местных жителей. Кроме того, мнения отдельных тибетцев тоже сильно варьируются. В провинции Юньнань, где я жила, преобразования идут успешно, уровень жизни здесь вырос. Дети ходят в школу, взрослые могут позволить себе покупку автомобилей и бытовой техники. Они нашли себя в туристическом бизнесе. Для тибетцев туризм куда более выгодная сфера развития, нежели горнодобыча. Благодаря ему смягчилось и отношение к монастырям. А вот в тибетских районах провинции Сычуань жители ничего не выиграли от модернизации, и там люди подчас действительно прибегают к самосожжению», – говорит Лаукканен.

Самосожжение – поступок человека, доведенного до предела. Логично предположить, что тибетец, решившийся на подобное, лишился всего из-за китайцев. В то же время деревне, в которой гостила Лаукканен, деятельность китайцев пошла на благо. Люди по доброй воле водружают на крышах китайские флаги, а на домашний алтарь вместе с фигурками Будды прикрепляют фотографию Мао Цзэдуна. Местные называют себя коммунистами. Это звучит странно, но объяснимо. До прихода коммунистов к власти деревня и прилегающие земли принадлежали четырнадцати кланам, а остальные батрачили на них за еду. В округе промышляли разбойники. Деревенские жители говорят, что китайцы принесли свободу и порядок. Но Лаукканен напоминает, что в действительности все было не так уж радужно: при коммунистах продолжилось деление земель на различные районы и округа и произошла «культурная революция», что принесло немало тягот.

Не все тибетцы воспринимают китайцев как угнетателей, однако их голос в западных странах практически не слышен. В то же время в силу цензуры простые китайцы ничего не знают о том, как грубо нарушаются права тибетцев. Коммунистическая пропаганда утверждает обратное. Китайцы уверены, что принесли в Тибет исключительно достаток и процветание. Такую снисходительность китайцев, в том числе ученых, Лаукканен называет расизмом: смотрите, мы, просвещенные, несем прогресс примитивным туземцам.

Живущий в Пекине американский историк и преподаватель Джеремайя Дженн исследовал представления американской и китайской молодежи о Тибете. Он читал лекции тем и