– Ну как, наелся? – спросил меня мой благодетель.

– Спасибо вам большое! Я давно уже так не ел.

– Ну, беги к мамке, а мы – на фронт.

До конца своей жизни я не забуду эти щи и кашу, которыми накормил меня совершенно незнакомый человек. Так и стоит перед моими глазами широкое лицо, добрые серые глаза, ладная сильная фигура простого солдата, который преподал мне науку отношения к людям, основанную прежде всего на доброте, желании и способности прийти на помощь нуждающемуся.

Среди июльских жарких будней в нашей семье едва не случилась беда. Мама в очередной раз отправилась в Смольный узнавать о судьбе отца. Мне она поручила смотреть за младшими братьями и строго наказала гулять только в соседнем скверике, никуда больше не ходить, на улицу не выбегать. С этими напутствиями мы отправились гулять. В сквере было много ребятни. Как всегда, играли в войну. Мы тоже вступили в игру, да так увлеклись, что я не сразу заметил исчезновение самого младшего, двухлетнего брата Гены. Обнаружив, что его нигде рядом нет, вместе со всеми ребятами бросились на поиски. Обыскали все углы, все кусты – брата не было. Начали опрашивать всех, кто находился поблизости – все безрезультатно. Вскоре появилась мама. Когда узнала о пропаже сына, страшно расстроилась, с укоризной посмотрела на меня и с горечью сказала:

– Ведь я тебя просила смотреть за ними, надеялась на тебя, а ты так меня подвел!

Посадив нас на скамейку и наказав никуда не отлучаться, сама отправилась на поиски Гены. Дважды она возвращалась без всякого результата. На лице ее было отчаяние и горе. Чувствуя свою вину, я остро переживал. Гена, наш самый младший брат, был ласковый, тихий, симпатичный ребенок, но очень болезненный. Еще до войны мама постоянно ходила с ним по врачам. У него обнаружились ранние признаки рахита.

День уже клонился к закату, а мы все еще сидели в сквере, и надежды найти брата становилось все меньше и меньше. Наконец мама сказала:

– Пойдемте домой. Я вас покормлю и отправлюсь на дальнейшие поиски.

Мы успели сделать лишь несколько шагов, как вдруг к нам подбежала какая-то женщина и, запыхавшись, сказала:

– Это не ваш ли маленький ребенок стоит и плачет в входа в Таврический сад?

Женщина еще не закончила фразу, а мама молнией метнулась к указанному месту, на ходу крикнув мне:

– Ждите меня здесь, никуда не уходите!

Через несколько минут видим – идет наша мама, счастливая, вся в слезах, и ведет за руку зареванного Гену.

Он действительно стоял у Таврического сада, плакал, и какая-то женщина уже собиралась вести его в милицию.

Мы никак не могли понять, как двухлетний малыш смог перейти на другую сторону оживленной улицы, пройти довольно далеко мимо ограды Таврического сада и оказаться у его входа? Старались у него допытаться: как он там оказался, может, кто-то его увел? Но малыш был так испуган и взволнован, что добиться от него ничего не смогли.

Мы были очень рады тому, что все завершилось благополучно, и искренне благодарили отзывчивую женщину.

Кстати сказать, я не помню случая, чтобы мама хоть раз в жизни меня ударила. Отец, за исключением одного эпизода, когда я попал под горячую руку, тоже не бил меня. Так что мое детство в семье прошло без мер физического воздействия. Считаю это величайшим благом, давшим мне, несмотря на все жизненные испытания, возможность свободного, без страха, развития.

Часто мы с братьями ходили гулять в Таврический сад, поскольку он находился очень близко от нашего дома. Там стояли зенитные орудия, проходили различные занятия, тренировки, рылись окопы и возводились другие оборонительные сооружения. В общем, нам там было очень интересно.

Нас очень интересовали аэростаты, которые в начале войны появились в разных местах города. Предназначение аэростатов состояло в том, чтобы затруднить действия авиации, вызвать страх у вражеских летчиков перед возможным столкновением с аэростатом или тросом, которым он крепился к земле. Это заставляло немцев летать как можно выше, что в свою очередь снижало точность их бомбометания.

Однажды мы почти весь день наблюдали за установкой аэростата в Таврическом саду. Расчет, состоящий из молодых женщин, одетых в военную форму, пытался завести аэростат на выделенное для установки место. Однако стропы, которыми он крепился, запутались в ветвях деревьев. При этом, как всегда, собралось много зевак и советчиков. Командовал женским расчетом довольно молодой сержант.

Он, видимо, был не особенно опытным в этом деле, поскольку при случившейся оказии растерялся и прислушивался ко всем советам, которые во множестве давали собравшиеся вокруг люди. Когда стало ясно, что стропы аэростата основательно застряли среди веток деревьев, сержант полез на дерево и оттуда, сверху, давал своей женской команде указания. Это зрелище было настолько потешным, что все умирали от смеха.

Представьте себе такую картину: огромный аэростат застрял между деревьев. Из-за ветвей раздаются указания, которые женская команда на земле со смехом, прибаутками и довольно неумело пытается выполнять. Дело не движется. В какой-то момент сук, на котором находился сержант, сломался и молодой воин грохнулся в прямом смысле с небес на землю. По счастливой случайности ему удалось ухватиться за другой сук. После определенных усилий под торжествующие крики толпы он сумел закрепиться в новом положении. Наконец кто-то принес одноручную пилу, с помощью которой совместными усилиями удалось отпилить большой сук, мешавший освободить один из тросов. Прошло еще несколько часов.

Наконец, к общему восторгу присутствующих, аэростат освободился от пут и поплыл к своему месту.

Из той поры вспоминается еще один случай. Однажды июльским днем 1941 года во время воздушного налета на Ленинград был сбит немецкий бомбардировщик. Один из пилотов этого самолета приземлился на парашюте на территории Таврического сада, очень близко от нашего дома. Узнав об этом, я вместе с другими мальчишками бросился к месту приземления фашиста. К сожалению, мы не успели увидеть воочию того, кто только что бомбил город, неся ужас и смерть жителям, – его схватили и увезли женщины местной самообороны. Стояла только небольшая толпа людей, которые случайно оказались в месте приземления пилота и присутствовали при его задержании. Они оживленно делились увиденным со всеми вновь приходящими людьми. Как ни странно, но их впечатления в основном сводились к тому, как летчик выглядел, что у него была упитанная, «мордатая» физиономия, что на нем был кожаный костюм, что он сам отдал женщинам пистолет и при этом что-то бормотал по-немецки. Я узнал, что со стороны собравшейся толпы не было даже попыток устроить самосуд над немцем.

Однажды, уже в августе, по нашей улице прошли с оркестром вооруженные матросы. До сих пор помню их сосредоточенные лица. Народ молча стоял по обеим сторонам улицы. Все понимали, куда и зачем они идут и что их ожидает.

Самой большой проблемой для мамы в этот период становилась проблема питания семьи. Правда, в магазинах еще можно было купить кое-какие продукты, но у нас практически уже не осталось денег, и мы жили впроголодь. Маме приходилось искать дополнительные источники нашего пропитания. Пока в городе еще работал рынок, мы с ней часто туда ездили и занимались «товарообменом». Там мама обменяла на еду некоторые свои ценные вещи: крепдешиновые кофточки, юбки, единственные выходные туфли.