Но в курии ли, на Капитолии ли сенат уже не владел ситуацией. Заклеймив память Калигулы и произнеся несколько красивых слов о «свободе», он мог лишь призвать гражданское население разойтись по домам, а солдат — по казармам, пообещав первому сократить налоги, а вторым — выплатить вознаграждение… В общем, расписался в своей беспомощности. И потом, у преторианцев был Клавдий, что значительно меняло весь расклад. Сенат решил попытался пока выиграть время, направив к Клавдию двух своих представителей. Опасаясь, что их могут взять в заложники, выбрали не сенаторов, а народных трибунов, поскольку те обладали неприкосновенностью. Их задачей было убедить Клавдия явиться в сенат и объясниться относительно своих намерений, а также не использовать силу, чтобы прийти к власти. Трибуны начали свою речь в этом ключе, подчеркнув твердую волю сената не подчиняться принуждению. Но завершили несколько иначе. То ли они были благорасположены к Клавдию, то ли на них произвел впечатление вид преторианцев, но закончили они, на коленях умоляя его принять власть над империей от сената, а не получить ее посредством гражданской войны.

Разумеется, Клавдий не был настолько глуп, чтобы отправиться на Капитолий, где его могли посадить в тюрьму или убить, а потому только успокоил посланных касательно своих намерений и передал им добрые слова о сенате. Клавдий советовался с царем Иудеи Иродом Агриппой I, который тогда находился в Риме. Внук Ирода Великого был близок к императорской семье и являлся давним другом Калигулы. После смерти его деда Август разделил царство на тетрархии между тремя сыновьями покойного. Обойденный дядьями, Агриппа не получил ничего, но Калигула, желавший вознаградить его за верность, незадолго до своего убийства передал ему две из тетрархий вместе с царским титулом. Агриппа был ловким человеком. Всю свою жизнь он занимался тем, что прибирал к рукам царство своего деда полностью или частично, обращаясь за поддержкой к Дому императора. Когда он понял, что от Тиберия не получит ничего, то поддержал Калигулу еще до его прихода к власти. Но слишком активно, за что на несколько месяцев угодил в тюрьму. Старый Тиберий не любил некорректного поведения. Теперь же Ирод Агриппа, естественно, решил воспользоваться ситуацией, чтобы получить царство целиком. Для этого ему в очередной раз надо было поставить на верную лошадку. При этом Агриппа прекрасно разбирался в хитросплетениях римской политики: когда он был безземельным царевичем, то подолгу жил в Риме, а потому хорошо знал и семейство Юлиев — Клавдиев, и главных сенаторов, и могущественных императорских вольноотпущенников, занимавшихся государственными делами. Он знал, что у Клавдия есть все шансы на успех, лишь бы он их не упустил.

Если верить историку Иосифу Флавию, Клавдий чуть было не отказался от борьбы, но Агриппа его ободрил. Кое-кто считает, что Иосиф, тоже иудей, хотел выставить в выгодном свете своего соотечественника. Однако нельзя отрицать важной роли, которую царь Иудеи сыграл в этом деле, а еще менее — минутную слабость Клавдия. Позднее мы увидим, что, став императором, он захочет отречься от власти после попытки государственного переворота. Во всяком случае, в течение дня переговоры продолжились, и Агриппа принимал в них деятельное участие, разъезжая между сенатом и лагерем преторианцев. Он призвал собрание к осторожности, посоветовав не приводить в исполнение свой план вооружить рабов против преторианцев, а Клавдия убедил заявить, будто его удерживают силой, и поэтому он не может предстать перед сенаторами.

Ясно видно, что сенаторы оказались застигнуты врасплох последствиями заговора. В нем участвовали не все. Неизвестно, сколько конкретно людей были к нему причастны. Совершенно точно, что это было меньшинство, хотя в сенате мало кто мог сожалеть о гибели «тирана». И вообще, как могло собрание из нескольких сотен человек быстро и четко договориться о плане действий «после Калигулы», если сами заговорщики ничего не предусмотрели? Они, так сказать, убрали императора в срочном порядке, не подумав, кем его заменить. Да и какие были варианты? Восстановить республику? Об этом никто не думал всерьез. Конечно, Иосиф Флавий приводит речь консула Сатурнина: «Теперь вы избавились от подобных бедствий и равноправны; подобный способ правления наиболее способствует не только минутному благополучию, но и дальнейшему спокойствию и славе благоустроенного государства… Тиранию ничто так не поддерживало, как трусость и боязнь противоречить ее предначертаниям»[9]. На самом деле это не истинные слова Сатурнина, а заново сочиненная речь, как было принято у древних авторов. Иосиф, таким образом, преподносит нам вариацию на тему об утраченной свободе и о сенаторской республике. Древние авторы ее обожали, причем именно с тех пор, как эта «свобода» и республика предков прекратили существовать, используя в качестве литературного сюжета, проникнутого ностальгией. Но возможно, что консул и произнес что-то в этом роде. В конце концов, подобные мысли были идеальной основой бесплодного сопротивления сената имперскому режиму, и при таких обстоятельствах их можно было высказать вслух. Это не означает, что Сатурнин и его слушатели во все это верили. Это были только слова. Ностальгия — сожаление о прошлом, а не планы на будущее.

Большинство желало найти преемника Калигуле. Объявилось несколько кандидатов, в том числе его зять Виниций и богач Валерий Азиатик. Ни тот ни другой не получили единодушного одобрения. Второй, галл по происхождению, вообще не имел шансов привлечь к себе коренную аристократию. Был еще Анний Винициан, который позже войдет в заговор против Клавдия. Он тоже не заручился согласием равных себе. Связались и с высокопоставленными лицами, находившимися в провинциях. Светоний упоминает о будущем императоре Гальбе, который командовал частью рейнских легионов, но наверняка авансы давались и другим военачальникам. Никто не сдвинулся с места. Во всяком случае, к тому времени, когда до них добрались гонцы, ставки уже были сделаны. К концу этого дня, 24 января, или утром 25-го преторианцы провозгласили Клавдия императором и поклялись ему в верности. Кстати, Калигула был провозглашен императором гвардией и Мизенским флотом еще до вмешательства сената. В очередной раз собранию оставалось только утвердить выбор армии.

Клавдий пообещал подарить каждому преторианцу по 15–20 тысяч сестерциев. Это в десять раз больше подарков его предшественника, но ничего нового он не изобрел. С тех пор как армия стала профессиональной во время гражданских войн конца республики, все военачальники расточали своим войскам «щедроты» для поддержания их пыла. В период принципата эти раздачи изменили свою природу, став наследством, завещанным солдатам покойным принцепсом; свою долю получал и римский плебс. В этом выражалась двойная основа режима: император получал власть от народа и армии и в ответ становился их благодетелем и защитником. Заложил эту традицию Август, завещав около 40 миллионов народу и около 50 — солдатам, исполнить же его волю должен был Тиберий. В свою очередь, Тиберий вписал в свое завещание примерно такие же суммы, а Калигула их раздал. Клавдий, облаченный в пурпур преторианцами, не был ничьим душеприказчиком, поскольку Калигулу убили, не дав ему времени составить завещание. Так что ему пришлось самому пообещать то, что не завещал его племянник. Вот так наследство предшественника превратилось в дар преемника по случаю восшествия на престол, в подарок, который стали называть donativum. Но какая разница. Обе системы имели ту же основу, ту же цель, тех же получателей и ту же кассу. Только даритель действовал в иной период времени — в начале своего правления, а не в конце. В этом плане упоминания в источниках лишь о сумме, выплаченной преторианцам, не должны вводить в заблуждение: Клавдий, разумеется, не забыл ни о римском плебсе, ни, что важнее, о легионах, которые ему этого бы не простили. Однако историки правы, делая акцент на подарках гвардии. В самом деле, она только что показала свой политический вес, присвоив себе право избирать императора. Начала она, как уже говорилось, с Калигулы, но тому хотя бы не пришлось сразу же платить за свое возвышение. Отныне преторианцы разделяли с сенатом право делать императоров, по меньшей мере в Риме, ибо близки те времена, когда легионы, рассеянные по границам, начнут соперничать с гвардией, избирая собственного кандидата. Светоний не ошибся, сказав, что Клавдий был «первый среди цезарей, купивший за деньги преданность войска». Армия превратилась в высшего арбитра наследственных споров.