Над воротами на стене стоял бревенчатый терем — тоже с бойницами, с дырками в полу. Зачем, Андрей и сам догадался: если враг взломает первые ворота, то, пока он ломится во вторые, через дыры в него можно стрелять из луков, метать копья и лить кипяток.

— Здесь колья сухие, — подвел итог осмотру Белый. — Пару лет простоят. На дуб мореный тын менять надобно, на дуб. Да пока его вымочишь, ужо внуки вырастут.

— У тебя много внуков, Пахом?

Дядька дернулся, сморщился:

— Мыслю, много быть должно. Да где они все ныне? Кто ведает… Ты как, барчук, отдыхать ныне пойдешь, али делом займемся?

— Делом, — тут же встрепенулся Андрей. — В постели поваляться еще успеется.

— И то верно, — согласился дядька. — Негоже молодцу к перине привыкать. Перина — для стариков немощных. Отроку же в седле жить надобно, спускайся к воротам, а я лук принесу.

К терему вела своя, деревянная лесенка. Зверев спустился но ней, миновал скучающего паренька лет шестнадцати с копьем и круглым щитом. Тот низко поклонился. Андрей кивнул в ответ, вышел из усадьбы и остановился, повел носом, втягивая влажный аромат травы, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков, дыша полной грудью.

Нет, все здесь было настоящим. Слишком, слишком настоящим. И все же… Четыреста лет в прошлое — разве это возможно? Как он мог сюда попасть? И как долго здесь пробудет?

— С другой стороны, — отметил он, — теперь мне не нужно ходить в школу и зубрить уроки. А главное — уж отсюда меня точно в армию не призовут. Руки у военкомата коротки.

— Держи, — появился из ворот Пахом. За спиной его, на скрещенных ремнях, висели два колчана. Андрею же он протянул широкий серебряный браслет, украшенный синей, зеленой и красной эмалью и несколькими жемчужинами. — Чего любуешься? На запястье надевай! Бо забудешь, опосля тетива руку порежет.

— Как порежет?

— Как-как… Как стрелу выпускаешь, тетива часто до руки, что кибить держит, достает. Тугая — оттого и режет, что нож вострый. Айда на озеро.

У основания «перекладин» крестообразного озера поднимался небольшой взгорок, перед ним из земли торчал совершенно иссеченный пень в половину человеческого роста. Дядька остановился метрах в двухстах от него, расстегнул колчаны. В одном оказался двояковыгнутый лук, в другом — толстый пук стрел.

— Давай, — разрешил Пахом, вешая колчан со стрелами Андрею через плечо, а сам уселся на травку позади паренька.

Зверев вытянул одну из стрел, наложил ее на тетиву, попытался натянуть, зажав двумя пальцами.

— Да ты чего, барчук, первый раз лук в руках держишь?! — неожиданно возмутился Белый. — Чего ты комель, как девку за сосок, тискаешь? Кольцо у тебя на что? Браслет? Ты чем тетиву держишь? Ох, горе мое!

Дядька подскочил, развернул браслет выпуклой стороной внутрь, потом показал, как вложить тетиву в паз кольца, что украшала у Андрея большой палец, как зажать кончик большого пальца указательным.

— А стрелу комельком аккурат меж пальцев клади, Припомнил? А коли так, то стреляй!

Андрей решительно натянул лук — от натуги зазвенело в ушах и что-то затрещало в позвоночнике. Каким-то усилием воли ему удалось еще и направить кончик стрелы в сторону пня. Он ослабил указательный палец — тут же тугая тетива, расправляясь, вырвала большой и басовито запела, подобно гитарной струне… А у пня, в самой середке, вырос новенький оперенный сучок.

— Молодца! — похвалил дядька, усаживаясь обратно в траву. — Токмо запутался ты маненько. Неча натягивать лук, покуда не примстишься. Этак у тебя никакой силы не хватит. Ты прицелься, а уж опосля натягивай да спускай.

Сказать это куда легче было, нежели сделать. Лук — это не «Калашников», прицела на нем нет. И как только Зверев попытался как следует целиться — стрелы тут же начали лететь куда угодно, но только не в пень. Вторая, третья… десятая… двадцатая… Мимо. Вскоре развлечение начало ему надоедать, заныли мышцы спины и рук, тетива нахлестала синяк рядом с браслетом — он оказался закреплен слишком низко.

— Да, не ладится у тебя ныне, барчук, — покачал головой Белый. — Ладно, положь пока лук, отдохни. Давай в ножички поиграем, разомнемся маненько. Ты чего, пояса свого не надевал? Ну, да ладно, у меня два.

Дядька поднялся, выдернул из ножен у себя на поясе два ножа. Тот, что подлиннее, с половину локтя, оставил себе, а тот, который лезвием всего с ладонь, протянул Андрею:

— Давай, барчук, нападай.

— Так нечестно! — возмутился Зверев. — У тебя нож больше!

— А я тебя не справедливости учу, дитятко. Я тебя побеждать выучиваю. Невелика мудрость того, что слабее, одолеть. Ты сильного завали!

— Ладно, давай… — вздохнув, смирился Андрей.

Он взялся за нож, чуть пригнулся и сделал выпад, норовя уколоть Пахома в живот. Тот отскочил, возмущенно сплюнул:

— Да ты, никак, все на свете запамятовал, барчук?! Кто же так нож держит? Кто колет им, яко мечом? А ну, у меня кольчуга под рубахой, али пряжка какая, али на ребро клинком попадешь? У тебя лезвие уткнется, а перекладины на ноже нет, Рука соскользнет — сам же и порежешься. Это мечом так бить надобно, он и броню, и ребра, что масло, рассечет. А ножом режут, барчук, режут! Давай, рукоять в кулак, да лезвие вниз опусти, дабы не светилось понапрасну. Неча раньше времени его ворогу показывать. Кулаком бьешь как бы, а клинок следом и проскальзывает. И лучше сразу в горло, коли открыто, метить. А не достать — по рукам секи, по рукам. Чем боле порезов, тем сильнее кровь стекает. Чем сильнее течет, тем ворог слабее. По запястью с внутренней стороны чиркнуть удобно али выше, вот тут, под локтем. Но коли плечо подставилось, то и его секи, и поглубже. Больше пусть истекает, больше. Десять порезов длинных один удар смертельный заменяют. Уклониться от них куда как сложнее, а сделать проще. Дотянешься до груди — тоже секи. Хоть знать будешь, есть броня какая али нет. Коли на землю тебя свалят — вот здесь, под бедрами режь. Место тут смертельное, жила толстая. Чикнешь — за минуту ворог истечет. А брони тут даже у кавалеров ливонских нет, коли снизу бить. Понял, барчук? Ну, так давай!

Андрей перехватил нож по-испански, клинком вниз, и начал новую атаку, метясь дядьке в горло. Не тут-то было. Пахом отскакивал, уворачивался, отмахивался, уклонялся. Зверев то и дело чувствовал, как по его рукам чиркало тыльной стороной пахомовского лезвия. Пару раз оно же «резануло» и ноги. Поняв, что «убит» уже раз пять, Андрей сменил тактику. Теперь он не столько стремился к горлу противника, сколько не упускал возможности то «подрезать» руку, которой дядька парировал его выпад, то чикнуть выставленную вперед ногу. Белый при этом очень правдоподобно вскрикивал, отдергивал руки, припадал на ногу — и в один из таких моментов Андрей с гордостью прижал кулак к его горлу:

— Ты убит, Пахом!

— Ой! — Дядька охнул, отвалился на спину, раскинул руки и простонал: — Все, лежать мне ныне на сырой земле. А тебе, барчук, лук в руки брать да опять в пенек метиться. Отдохнул — и хватит.