если не считать просьбы одолжить несколько тысяч. Вернулся он в октябре, но таким убитым, что я, казалось бы, уже привыкшая к различным его состояниям, была удивлена.

Сначала Марат рассказал мне немного о том, что происходило с ним в Крыму, а потом неожиданно ушел в политику и затем в философию.

— В ураган дикий попал, — начал он, — в первый день устроился на пляже, в палатке, и тут началось — ветер жуткий, дождь… Палатку сдуло прям со свистом, когда я из нее выбрался. Все свои шмотки потерял, кое-как добрался до города, там знакомых нашел — вот они мне и одежду подогнали, и переночевать разрешили. По телевизору сказали, что от урагана умерло несколько сотен человек, но это все, конечно, вранье. Умерло куда больше. И никто даже здесь, в Москве, не знает об этом. Я думаю, это замалчивание ни к чему хорошему не приведет. Просто в какой-то момент людям надоест вся эта ложь, что-то назреет, только должен быть какой-то толчок для этого.

Немного помолчав, Марат неожиданно добавил:

— Я стал материалистом. Раньше я хотел весь мир украсть — в том смысле, что много в нем красивого было, а сейчас я просто доволен, когда у меня хоть что-то есть для хорошей, удобной жизни.

Тут я уже поняла, что Марата понесло куда-то не туда и сейчас он скажет нечто такое, чего я от него никогда не услышала бы, будь он в хорошем расположении духа. И правда, через несколько минут Марат завел такие речи, которые, видимо, обдумывал весь последний месяц:

— Я все чаще думаю, что мне больше ничего не нужно, только чувствовать себя комфортно. А для этого у меня почти все есть. Только бы деньги еще были.

Я поспешила сказать ему, что не стоит так сильно заземляться и обращать все свое внимание на материальные блага, но Марат ответил так:

— Что плохого в том, что я хочу позаботиться о своей жизни, сейчас, здесь, на этой земле? Я хочу, чтобы мне было хорошо. А разговоры о космосе, Будде или внеземной жизни приносят только путаницу. Зачем они? Мы никогда не узнаем правду, ты это понимаешь? Так зачем носиться с религией — не важно, какой? Человек не должен погружаться во все эти темы. Если мы можем сделать что-то стоящее здесь, тогда все просто замечательно! Ты, наверное, думаешь, что я бред несу. Но эти речи не просто так. Вот послушай, лет в шестнадцать я познакомился с одним скейтером — он был просто легендой. Так люто, как он, мало кто вообще катался. Самые крутые брэнды звали его к себе в команду. Он и правда какое-то время был на спонсорстве у одного из них. А потом вдруг исчез. Ничего о нем не было слышно. Только потом мы с Саньком случайно встретили его на «Молодежной». Я когда увидел этого парня, глазам не поверил — он книжками торговал! Непонятно, что в его голове произошло, раз он бросил скейт и стал заниматься такой мелочью. Мне даже обидно стало от этого. Я так и сказал ему, что, вот, друг, не нужно тебе это, возвращайся к скейту, ты столько всего можешь сделать просто потому, что ты катаешься. Он, конечно, и не думал прислушиваться к моим словам, и можно понять, почему, — ну что этот малой вообще может понимать? Потом стало известно, что этот парень уехал в тибетский монастырь, был в ретрите несколько лет, в общем, с головой ушел в буддизм. Он бы так и остался там, только ламы ему стали говорить, мол, друг, тебе все это не нужно, ты принесешь в мир больше света и пользы, только если будешь кататься. Ну и парень, естественно, вернулся в мир. Сейчас ему уже за тридцать, он до сих пор катается и всюду путешествует. Я очень рад за него, живет тем, что любит, и вдохновляет собой других. Как видишь — религия далеко не так важна, как кажется. Мне, пожалуй, хочется и без нее пожить. Без нее все становится яснее.

На это я ничего не ответила. Меня тревожила очередная крайность, в которую попал Марат, — уж очень сильно она была похожа на отказ от всего.

Вспомнился наш последний с братом длинный разговор о Вселенной, других мирах и о том, что нас ждет после смерти. Мы смеялись над одними убеждениями и придумывали другие, новые теории, но в конце концов решили, что человеку никогда не добраться до сути и на деле все домыслы, касающиеся этих тонких материй, могут быть правдивы одновременно. Марат же обычно говорил о подобных вещах так, словно он единственный обладал истинным знанием о чем-либо. И говорил так убедительно, что его слушатели во всем с ним соглашались. Но меня порой отталкивала эта чрезмерная категоричность его взглядов, так что дальше продолжать разговор с Маратом в тот вечер мне не хотелось. Вскоре мы попрощались и разошлись по домам, и только через неделю я снова его увидела — как раз за день или два до его очередного отъезда, только теперь не в Крым, а в Краснодар.

Беспечный ездок

Краснодар на первый взгляд кажется очень провинциальным — старые покосившиеся домишки с шаткими деревянными ставнями, на каждом углу крошечные магазины-ларьки и нелепо-наивные вывески над кафешками. Уже в девять часов вечера на улицах, если немного отойти от центра города, становится тихо, и только трамвай или автомобиль внезапно нарушают эту тишину. И все же город располагает к себе — своими старыми желтыми трамваями, дорогами из булыжника, на которых покоятся трамвайные рельсы, старинными домами из красного и белого кирпича, и граффити, которыми расписан весь город. Каждые выходные главную улицу перекрывают, и по ней весь день и почти всю ночь гуляют люди, танцуют, поют. Особенно хорошо в Краснодаре весной — когда деревья еще не совсем озеленились и на них только-только появились белые и розовые цветы и не наступила та удушающая летняя жара, какая бывает только на юге. Но Марат ехал не только ради теплых дней, которые выпадали на октябрь. Последние несколько лет в Краснодар съезжались многие из знакомых Марата — покататься, а может, и остаться насовсем, а так как оттуда до Крыма рукой подать, то в городе вдруг оказались и крымские приятели, так что Марат решил выехать почти сразу после возвращения в Москву.

— Южные ребята намного добрее и душевнее московских, — говорил Марат. — Да, есть там, конечно, и дурачки, куда без них,