война, кто не отключил такие, порадуется. А разве в нашем мире заканчивалась война? Если ты не воюешь, значит, кто-то воюет вместо тебя. Она уже повсюду. Страна готовится без дураков. Правительство ещё клятвенно обещает уладить споры из-за изменчивости границы, проведённой по руслу реки, а со дворов уже потянулись угрюмые молодые люди с чемоданами, рюкзаками, баулами. Связанные подпиской о неразглашении, они тихо исчезают в военкоматах и на сборных пунктах. Под уверенный баритон премьер-министра отцы дочерей надевают камуфляж, радостно балагурят о патриотизме и настоящих мужчинах. Отцы сыновей урезают семейные траты и седеют, робко уточняя стоимость похорон в военное время. Участились инфаркты.

Телефон продолжал звенеть по-идиотски радостно. Тихон чертыхнулся и поднял трубку:

— Да?

— Инспектор Хок! Инспектор Хок! Алло? — блеющий стариковский голос плавал в пустоте у самого уха.

— Да, слушаю! Хок!

— Моя фамилия — Хлюп-пе. Отто Ромуальдович. Галерист. Вы меня не знаете. У нас полиция… Что?

— Да-да, говорите. Картинами торгуете?

— Да. Галерея на Дружбы народов.

— У меня сын художник. — Тихон прикрыл глаза и ударил кулаком в стену. — В армии он.

— Очень вам сочувствую, — затараторил Хлюппе. — У меня картину украли. Здесь полиция. Сказали, не будут заниматься… Просто тут такое дело… Но, может, если, вы, только…

Тихон взорвался:

— И правильно, не будут! Война на носу! А? Отто Каквастамович! Что, мировой шедевр украли? Нет ведь, мазню какую-нибудь!

— Ромуальдович… Да, шедевр. Но, господин инспектор… Тихон Андреевич, дело не в украденной, а в новой картине. Как вам объяснить…

— Я вам зачем, объясните, лучше. — Тихон постучал чубуком по пепельнице. — Меня вот-вот уволят… Переведут… Ай, это не ваше дело!

— Понимаете, господин… Или как правильно? Тихон Андреевич, вместо украденной, воры выставили другую картину. Старую-то обещают найти. Но новая… К ней народ просто валом валит.

— Вы что, шутите? — Тихон не скрывал негодования. — То есть вам подкинули… Не знаю… Обменяли один шедевр на другой? Да ещё более ценный? Так, что ли, по-вашему?

— Выходит, так, — еле слышно подтвердил старик.

— Бред, но допустим. От меня-то что требуется? — Тихон ткнул себя пальцами в грудь. — Найдут старую картину, и с новой прояснится. Чего вы ещё хотите?

— Они надо мной смеются. Ваши коллеги…

— Не удивлён…

— Я хочу найти художника. Понимаете? Ваш начальник мне сказал, что вы как раз…

— Так, стоп! — Тихон выставил раскрытую ладонь. — Хватит!

— Молчу…

Тихон разворошил стопку бумаг, взял карандаш и прижал локтем мятый листок.

— Как вы сказали? Хлюппе… Я записываю. Улица Дружбы народов. Ждите, я перезвоню.

Тихон утопил рычажки и резко отпустил их. Через секунду шумы в трубке вытянулись в длинный гудок. Палец по старой привычке накрутил номер. Строгая телефонистка соединила с начальником уголовного розыска.

— Гавчус! — рявкнул Тихон. — Ладно, ты меня уволил или там, не знаю, перевёл в военную полицию, но издеваться над собой я не позволю!

— И тебе, Хок, доброго здоровья! — Гавчус кашлянул. — Слушай, не начинай. Уволил — не уволил. «Милитари» тебя не спешат брать перед… Ну, сам понимаешь.

Елейный голос шефа разъедал уши.

— Гавчус! — Тихон погрозил телефону пальцем. — Что за хмырь с картинами мне звонил? Ты его подослал?

— Хок! Успокойся! Ты же упустил «Концерт» Вермеера, помнишь? А его тридцать лет ищут, сам знаешь. Вот и займись пока этим… Хлюпиком.

— Гавчус, что за дурацкая месть?

— Тем более, Хок, за него просил премьер-министр. — Тон Гавчуса резко изменился: — Или хочешь в действующую армию? Вслед за сыном.

— Шты? Ах ты… — Тихон глубоко вдохнул, но запутался в обрывках фраз и хлопнул ладонью по рычажкам телефона.

— Гад какой, а! — Тихон покрутил пальцем около телефонного диска, вспоминая номер Хлюппе. — Вот и пошёл он к чёрту! Это не сотовый, входящих не запоминает!

Электронный будильник тревожным оранжевым светом показал половину двенадцатого. Радио за стеной бойко чеканило очередную политбрехню. С тех пор, как сына призвали, жена не пропускала ни одного выпуска новостей. Тихон окунул трубку в продолговатый кисет. Мягкое шуршание тонкой кожи и аромат нарезанного соломкой табака уняли бурление мыслей. «В школе Гавчус такой сволочью не был, — Тихон посмотрел на окно. — Пока время есть, надо наклеить бумажные кресты на стёкла. Или скотчем. Но терпение у него ангельское. Не знаю…»

С певучим скрипом отворилась дверь. Жена в мятом чёрном платье и с приёмником под мышкой подошла вплотную к Тихону и уставилась ему в глаза. Он взял приёмник, поставил его на стол и потянул жену за локоть. Но она упёрлась ладонью Тихону в грудь:

— Ты же мог сделать Лампику бронь!

— Не мог. Не мог! Сто раз уже говорили!

— Позвони Гавчусу! Попроси вернуть Лампика!

— Гавчус такие вопросы не решает.

— Он вхож к премьер-министру.

— Позвони, да позвони Гавчусу. Да пошёл он, Гавчус твой!

— Тебе совсем плевать на сына?

— Мне? Это тебе… Это ему плевать на меня. Он же не слушал меня. «Буду художником! Буду художником!» — Тихон широко размахивал рукой.

— У мальчика талант!

— Видел я его талант: мазня — мазнёй.

— Да ты даже не поинтересовался ни разу, где его мастерская! Что ты видел?!

— Он мне показывал как-то наброски. Белеберда. Что за художник, если не может передать всё как есть. Хотя… Да и зачем это надо, вообще?! Есть фото, сканеры и там… не знаю.

— Позвони Гавчусу, Тиша! Попроси вернуть Лампика.

— Ну, к чёрту! — Тихон отвернулся, сунул в карман пачку сигарет и зажигалку.

У двери он остановился, вернулся к столу и взял листок с адресом галереи. В холле Тихон оглядел себя и укоризненно покачал головой: «В пижаме было бы солиднее». Стряхнул с джинсов невидимую пыль, но ни чище, ни новее они не стали. Тихон обул высокие берцы с красным отливом и, накинув кожаную куртку, вышел из квартиры.

***

Галерея Хлюппе занимала старинный двухэтажный, недавно отреставрированный, особняк из белого кирпича. Стеклянный портал вместо крыльца смотрелся вставной челюстью в старушечьем рту. Над порталом колыхался белый транспарант с красной надписью: «Гирия А.З. Параллели исторического гиперреализма». Около пластиковых дверей роились алчущие утончённой красоты. Пёстрая очередь, питавшая толпу, огибала здание и терялась за поворотом улицы Дружбы нородов метрах в трёхстах от входа в галерею.

— Куда прёшь! — зашипел толстый мужик, толкая Тихона.

— Шаг назад! Бегом! — Тихон сунул толстяку в нос полицейский жетон.

— Уехали же вроде. Только пускать начали, — недовольно запричитал мужик, отступая: мол, назад — так назад.

Над толпой возникла седая голова с огромным горбатым носом. Она плыла против людского потока и блеяла:

— Тихон Андреевич! Сюда! Сюда! Это я, Отто… Простите! — Хлюппе то и дело извинялся, наступая на ноги посетителей.

Внутри галереи люди молча двигались вереницей по