— Что ты хочешь? — невольно спросил Леня.

— Садись рядом и смотри. Я хочу начать с моей тетушки, с Софьи Петровны. Она экстрасенс, как ты знаешь, — со змеино-ласковой улыбкой проговорила Лера. — Только через этот, чуть-чуть сверхъестественный тоннель можно что-то увидеть. Тетушка — мастерица своего дела. И посмотри, как она зарабатывает на хлеб.

Лера открыла газету и ткнула пальцем в объявление: «Снимаю муки совести. Возвращаю душевное равновесие даже в самых безнадежно жутких случаях, звонить по телефону…».

— Это она! Софья Петровна Бобова твоя! — воскликнул Леня.

— Она, она! И у меня есть план, как использовать этот шанс. А пока вот полюбуйся на объявления в газетах, которые я подчеркивала.

Лёня прочитал вслух: «Потенциальный убийца ищет подругу жизни. Главное — родство душ. Звонить только ночью», «Обучаю практике энергетического вампиризма. Один курс — 15.000 долларов».

— Хорош, — пробормотал Леня.

Далее следовало: «Обучаю технике перманентного обмана в сфере предпринимательства. Беру дорого».

— А вот еще, — вздохнула Лера. — Утонченный текст: «Пожилая дама мечтает о совместной смерти с молодым человеком. Желающих просьба прислать фотографию».

Взгляд Лени метнулся в сторону: «Удовлетворяю любые сексуальные наклонности, исключая садизм», «Готов к любым законным половым извращениям. Детей не приводить», «Занимаюсь отпугиванием нечисти. Во всех ее формах. Возможно отпугивание на дому». Лёня перевернул лист. «Оживляю трупы в обмен на интимную связь».

— Ну, что скажешь, хороша картина? — осведомилась Лера.

— В аду жутче.

— Ну, до уровня ада мы еще на этой планете не дожили. Все еще впереди!

И Лера свернулась клубочком на кровати.

— Интеллигенция, наконец, должна научиться себя защищать, Лёня, — сказала она, протягивая к нему нежные руки. — Иди-ка ко мне. И забудь о кошмаре. К тетушке я пойду сама дня через два, а тебе даю три дня, чтобы придти в себя. Почитай опять Гомера, это успокаивает.

— Нет уж. Хватит с меня моего визита к разным богам…

Проворчав это, Лёня поцеловал жену. Но он порой сетовал про себя, что иногда даже во время соития Лера умудрялась читать французские романы.

В кровати, проснувшись, Алёна нежилась, вспоминая о своих страхах.

Самый первый страх, который она помнит, возник в детстве на даче. Она, голенькая четырехлетка, играла в песке. И вдруг спиной почувствовала приближение того, что раздавит ее существо. И она услышала звук своей гибели. Заплакав, подчиняясь ужасу, исходящему из-за спины, она отползла в сторону. На место, где она играла и строила песочный замок, упало высокое дерево. С тех пор она стала бояться высоких зданий и уходящих в небо деревьев. Последние виделись ей, как живые серьезные существа.

Потом, пока училась в школе, дважды раздавался тот же звук гибели, но она изворотливо спасалась.

Потом это прекратилось. Такие моменты с кем не бывают — их обычно запоминают, но они не довлеют. Не довлели слишком они и над Алёнушкой.

Ее подлинные страхи развились потом — к юности. Имя им было — сознание своей смертности и возможность гибели в любой момент. Как нежное адское пламя это сознание кормило ее воображение. Судорога ужаса охватывала ее, даже когда она переходила улицу. В метро ей казалось, что поезд застрянет, и она задохнется в черном подземелье. В автомобиле ей грезились катастрофы, мозги на тротуаре. Она умоляла, чтоб ехали тише, даже не в смысле скорости, а тише вообще, чтобы мир их не заметил.

— Невозможно так все время дрожать за свою жизнь, — укоряла ее мамаша, — В конце концов, ты же умница, верующая, сколько книг прочла… Ведь смерть — это не конец.

Алёна лучше ее знала об этом, но идея фикс ее была такова: жить здесь и сейчас, причем так, чтобы вечность, точнее вечное ее бытие, ее вечное «Я» присутствовало не где-то «там», а здесь, сейчас, при ней. И она действительно чувствовала это присутствие, но ей тайно-надрывно хотелось, чтобы это состояние всегда было с ней. Всякие изменения вроде смерти, распада этой жизни вызывали в ней ужас именно потому, что она слишком любила себя неизменную. А что будет после смерти — в конце концов ей неизвестно. «От добра добра не ищут», — самозабвенно думала она.

Много раз Вадим пытался вывести ее из лабиринта ее страхов, но напрасно.

— Алёна, то, что ты испытываешь, это финальное безумие и смертельный парадокс, — убеждал он ее. — Как можно быть верующей, столько знать о бессмертии, о продолжении жизни души и духа после смерти — и так бояться всего, что тебя окружает. Твой ум болен или надломлен.

— Я все понимаю, — ответила Алёна. — Но есть сила выше понимания.

Вадим уже год был совершенно очарован ею, но у него был какой-то таинственный соперник, с которым Алёна уже давно, но не постоянно, жила. Поэтому пока речь шла только о дружбе.

Загадочные реплики Алёны выводили Вадима из себя, но одновременно еще больше заколдовывали его. В глаза Алёны он вообще не мог смотреть более минуты, настолько они казались ему живой, но отрешенной одновременно, голубой бездной.

Когда от какого-нибудь случайного звука дрожь внезапно пробегала по ее спине, — Вадим терял всякое душевное равновесие.

Он и страдал и боялся за нее, и ужас охватывал его при мысли о ее гибели.

Еще одно мучило его: Алёна была художницей, и дух ее картин был на редкость близок к его собственным безумным картинам. Алёна рисовала маслом большие полотна, где изображались стихийные духи; и окружающий нас и вылезающий иногда наружу, к нам, ближайший мир диковинных полумудрецов и монстров. Были они суровые, насупленные, с совершенно нечеловеческим взглядом и настолько сливались, к примеру, с природой, что сама природа становилась частью, проявлением их самих.

На человека они смотрели осуждающе. Но главным в картинах становился подтекст, истошный и бесконечный вопль бытия, выраженный в изгибах живых линий. И цвет был вовлекающим в себя.

Живопись Вадима была несколько иная, но в глубинах — до ошеломления схожая, так по крайней мере считал он сам и это духовное родство окончательно добивало его.

Алёна нежилась в плену своих страхов. Она была одна в своей квартире. Раздался телефонный звонок. Алёна улыбнулась и не спрашивая кто, сказала: приходи. Она не ошиблась, пришел Вадим. Алёна уже готовила завтрак. Картина, где созерцали себя в зеркале причудливые твари, стояла в гостиной на мольберте. Одна тварь смотрела на себя особенно пристально. Увидев картину Вадим вздрогнул: он только что закончил свою работу (о которой никто еще не знал), — гоголевский Вий смотрит на себя в зеркало и весь он отражается там: глаза не видимы.

Вадим устало махнул рукой, решив, что все точки над «i» расставлены и покорно поплелся на кухню. О картине — ни слова. Алёна все поняла и угостила его чашечкой кофе с тортом. Бедный Вадим не мог сразу переключиться от мысли об их родстве, но, наконец, выдавил из себя мучавшую его историю Лени.