– Что?! Ах он, душегубец! И знает же, кого басурмане давеча свежевали! Ну, я ему это попомню…

Мне чуть дурно не стало:

– Паш, неужели басурмане купца зарубленного… с подливкой?!

– Хуже! – Буркнул жеребец. – Коня!!!

Я его чуть на месте не придушила:

– И ты меня из-за конины в такой страх вогнал?! Я уж думала, басурмане отравы какой в мясо подсыпали!

Где там его задушишь! Шея в две обхвата, как у бугая. Умаялась только. Пашка головой трясет покорно, со стороны смешно глядеть, да вдруг как топнет копытом! Гляжу – окружили басурмане шатер ханский, луки с плеч снимают, каленые стрелы на жилы перевитые кладут. Подходит ко мне их старшой, подбородок задравши – я его на сам-пядь выше буду. Протянул руку, за косу меня подергал – настоящая ли:

– Харош Кащеев жена Василис!

Я наказ Кощеев помню – отвечаю ему приветливо:

– Чего тебе надобно, морда басурманская?

А тот языком цокает довольно:

– Ай-ай, такой жена и ханский сын иметь не стыдно, пойдешь в мой большой шатер, будешь седьмой любимый жена! Изюм-финик каждый день кушать, мой белый жеребец копыта мыть!

– Спасибо за высокое доверие, – отвечаю, – да только мне второй муж без надобности, я первого не знаю, как избыть.

Обрадовался ханыч:

– Ай-ай, первый муж скоро совсем нет! Как выйти он из шатер, мой стража его стрелой стрелять, голова на копье воткнет, Василис подарит!

Тут уж мне не до смеху стало – вижу, не шутит косоглазый.

– Э, нет, так я не согласная! Какой ни есть муж, а все лучше тебя! Пошто ты его загубить хочешь, коль сам хан с ним замирился?!

Ханыч зубы мелкие скалит, обнять меня норовит:

– Хан старый стал, свой тень боится, степной бурундук поклоны бьет. Половина орда его слушать, половина меня! Убьем Кощей, только спасибо нам скажет, пойдет Лукоморье воевать, купец грабить!

Хоть и учил меня волхв мудреной науке дипломатии, когда врага спервоначала лаской сдаться уговаривают, а уж потом ногами бьют, да где ж тут утерпеть, когда басурманин поганый на мое родное Лукоморье замахнулся и к самому святому лапу тянет – персям моим девичьим?!

– Рановато вы разбрехались, псы смердящие, мой муж от вас мокрого места не оставит, а я подсоблю с превеликой радостью!

Да как дам ему ногой пониже пояса! Взвыл басурманин тоненько, всякий интерес ко мне потерял. Стража на выручку кинулась, занесла сабельки вострые, да тут из черепа изумрудного как плеснет зеленым пламенем – так басурман в стороны и разметало! Полетел над ордой крик великий, басурмане со страху луки-стрелы пороняли, выскочили из шатра Кощей с ханом басурманским, глядь – ханыч с воем по земле катается, из-под халата узорчатого рыжий хвост видать, а стража ханская все скулит да тявкает, по слову моему шавками дворовыми перекинувшись!

Слышу, за моей спиной басурмане шепчутся: «Ай-ай, если у Кощей жена такой шаман могучий, сам он точно мокрый места от орда не оставит, нипочем его не одолеть, лучше шелками откупиться!».

Пал хан в ноги Кощею:

– Пощади, великий шаман Кощей, сын мой глупый, вели женщин свой грозный назад собака колдовать – уйдет орда с шелковый путь, богатый купец трогать не будет!

Смилостивился Кощей, рукой эдак небрежно мне знак сделал – мол, выполняй, жена, высочайшее мужнино повеление, а сам глазами упрашивает: не подведи, Василиса, подыграй!

Отвесила я мужу грозному поклон земной, платочек из кармана вытащила, трижды налево махнула, Кощей чуть заметно бровью повел, и готово: басурмане, счастью своему не веря, так на четвереньках в стороны и разбежались.

– Ну, гляди, хан басурманский, я с тебя слово взял, нарушишь – пеняй на себя!

Вскочил на коня, меня сзади посадил, плеткой свистнул – только нас и видели!

Отъехали мы далече, Кощей коня попридержал, ко мне обернулся:

– Да неужто, Василиса, тебя и на минуту без пригляду оставить нельзя?! Ты пошто ханыча ударила, стражу подуськала? Оберег али меня проверяла?

Разобиделась я не на шутку, но виду не подала, отвечаю голоском елейным:

– О твоем шеломе, господин мой, заботилась!

Выждала минуточку, пока муж голову ломал без толку, да как рявкну:

– Чтоб не пришлось тебе в нем дырки под рога долбить! Пока вы там с ханом чаи гоняли, меня чуть седьмой женой в запасной гарем не определили! А знаешь ли ты, супруг дражайший, что ханыч у хана за спиной заговор против тебя готовил, половину войска ордынского к себе переманил?! Устоишь ли ты, шаман великий, без своей дружины супротив половины ханской орды?

Опустил Кощей голову, молчит виновато. Соскочила я с коня, мужу назло, и пошла пешочком к терему. А у самой ноги дрожат, слезы на глазах выступили – поздновато я смекнула, что, кабы не случай да сила Кощеева, доить мне сейчас кобылиц в шатре басурманском.

Не прошло и пяти минут – нагоняет Паша, к шагу моему подладился, трусит рядышком.

– Садись, – говорит Кощей, – пешком и за неделю не дойдешь. Пашка вровень с ветром скачет.

Утерла я слезы рукавом, носом шмыгнула. Подсадил меня Кощей на коня, едем, молчим, друг на друга обижаемся, виниться же совестно. Без моей смекалки и его силы пропали бы мы оба, да и Лукоморье заодно.

Вдруг снимает Кощей с мизинца перстенек, печатка золотая, тонкой работы, мне дает:

– На-кось, примерь, а то где это видано – венчальное кольцо на шее носить.

– Хоть бы спасибо сказал, – говорю, – а то побрякушку суешь, как холопке какой.

Зацепила я чем-то Кощея, вижу – потемнел глазами, кольцо в кулаке зажал.

– Побрякушку эту еще бабка моя носила, матери передала, а от нее мне досталась. Какое еще спасибо тебе надобно?

Паша гривой потряхивает, посмеивается.

– Ты, хожаин, на колени перед ней вштань, головой о камень поштушись, мошет, шмилоштивиться…

– Ладно, – говорю, – давай свое кольцо. Я сегодня добрая.

Впору пришлось, как на меня ковали.

Обжилась я у Кощея за месяц, пообвыкла – до чего хорошо замужем! Дома одной из тридцати была, а тут одна-единственная, хозяйка полноправная – ни тебе сестриных наветов, ни батюшкиных запретов. С Кощеем, кажись, поладила – первым не заговаривает, но и от беседы не уклоняется, в клетку сыграть не брезгует, Пашу вместе выезжаем, даже на охоту как-то взял, вепря громадного затравили. А уж стряпуха не нарадуется – я девица молодая, здоровая, прожорливая: то яблочко мне, то пирожок печеный; глядишь, и Кощей, на меня глядя, чего скушает. Опочивальню, правда, на ночь исправно запирает, и Василисушкой ни разу не назвал, все «царевна» да «Василиса». Обидно мне это, а отчего – и сама не знаю. Иной раз и хотелось бы его словом ласковым приветить, да как глянет на меня Кощей пристально – так тем словом и поперхнусь.